Юрий Белостоцкий - И снова взлет...

Малявка все еще почти не дышала, только как-то усиленно моргала, словно ресницы слепили ей глаза, затем прерывисто ответила:

— Не летает. Вас сегодня прикрывают не наши, а «славяне». Нам говорили, я знаю.

«Славянами» в шутку называли на аэродроме истребителей соседнего истребительного полка. Были в дивизии и свои «печенеги» — легкие ночные бомбардировщики, и даже «скифы» — штурмовики полковника Бекасова.

Кирилл улыбнулся: быстро же эта Малявка усвоила местный жаргон, а вот своих все же пощадила, назвала «нашими», а не «союзниками», хотя знала, что на всем фронте их полк кроме как «союзниками» теперь уже не называли. И еще почему-то подумал: вот бы кто его прикрыл с хвоста как надо, хотя повода к такому заключению Малявка сейчас, казалось, никак не давала, стояла перед ним, наоборот, такая маленькая и прибитая, с такими хрупкими, выпиравшими, из-под гимнастерки, острыми ключицами, что другому бы на месте Кирилла на нее было бы жалко глядеть. Но мысль пришла, и Кирилл уже не пожелал с нею расстаться, она увлекла его, разгорячила, и он вдруг протянул нараспев, как если бы от быстроты произношения слова могли утратить смысл и ценность:

— Послушай, Малявка, а тебе никогда не приходило в голову летать самой? А? Из тебя ведь неплохой бы летчик получился. Не сойти мне с места. А? Истребителем, скажем, на «яках» или на «кобрах»? Вот было бы здорово! Никогда не думала? Не было такой мыслишки?

Малявка от неожиданности перестала моргать.

— Нет, в самом деле, — продолжал Кирилл, не обращая внимания на ее пришибленный вид. — Есть ведь у нас в других полках девчата-летчицы, у тех же «славян», к примеру. Летают, дай бог каждому. И смелость, и техника пилотирования — все на месте. А ты? Ты что — хуже? Не боги же горшки обжигают, тоже бы научилась такие виражи закладывать и «бочки» крутить…

Дыханье у Малявки начало приходить в норму, она даже позволила себе шевельнуть уголками губ.

— Я же серьезно говорю, — почему-то обиделся Кирилл. — Из тебя бы первоклассная летчица получилась, честное слово, даром что невеличка. Меня бы вот стала прикрывать, здорово было бы. А смеяться, между прочим, нечего, от смеха на лице могут преждевременно появиться морщинки.

Малявка действительно уже смеялась, только не во весь рот, а так себе, капельку, а когда он смолк, настороженно спросила:

— И что это вам вдруг на ум такое пришло?

Кирилл замялся.

— Просто так, без причины? — повторила Малявка, уже осмелев.

— Ну нет, без причины ничего не бывает. Всегда есть причина.

— Какая все-таки? Вы ее скажете? — не унималась она.

— Скажу, почему не сказать. — Кирилл покашлял. — Другие же летают. А ты разве хуже? Тебе-то уж летать сам бог велел, у тебя и характер, и все, что надо. Натура у тебя, знаешь ли, как раз для авиации, чтобы летать. Не размениваешься на мелочи, нету в тебе киселя этого, чем обычно начиняют вашего брата, женщин то есть.

Малявке опять стало смешно, но ответила она вполне серьезно:

— Спасибо на добром слове, товарищ лейтенант, только летчицы из меня никогда не получится, я боюсь высоты.

— Подумаешь, в детстве я тоже высоты боялся. Залез как-то на колокольню, дружок затащил, так у меня от страха кости друг о дружку стукались, на земле, наверно, слыхать было. А сейчас ничего, летаю.

— Сравнили, товарищ лейтенант. Вы же мужчина, да еще вон какой, а я женщина. Разница большая.

— В чем же?

Малявка дразняще засмеялась.

— Будто не знаете?

— Откуда же?

— Ой ли, товарищ лейтенант, так я вам и поверила, — уже вызывающе тряхнула она головой. — Женщина — это совсем другое. Мужчины — это великаны, воины, рыцари, они все умеют, а женщины — ну, это совсем наоборот, ну, ничего похожего, совсем-совсем не то, — и, как бы решив просветить невежественного летчика, что же это все-таки такое, по ее мнению, женщины, она вдруг с дурашливой кокетливостью, какой от нее было трудно ожидать, отставила одну ногу назад, картинно изогнула стан, отчего ее небольшие, но крутые бедра тут же приобрели необыкновенно выразительный, как тогда, на сцене, когда она пела, даже сладострастный рисунок, а маленькие острые груди — не менее выразительную обрисовку, томительно вскинула руки к вискам, как бы прихорашиваясь, и при этом так забавно, с игрой бровей, ресниц и губ, повела глазами по сторонам, что, хотя и была в обыкновенной солдатской гимнастерке, пилотке и кирзовых, не по размеру, сапогах, показалась Кириллу до того соблазнительно-женственной и опасно восхитительной, что он даже почувствовал себя неловко, когда слишком уж долго и как-то совсем по-иному, чем раньше, посмотрел на нее расширившимися глазами. А чтобы скрыть, наконец, эту неловкость, вдруг недовольно нахмурил брови и спросил намеренно строго: