Константин Еремеев - Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей

— Ну, старуха, отыгралась? Небось без числа глухарей да зайцев повыдушила. Вот и тебе конец наступил.

Потом — удар… Штырь лыжной палки попал куда нужно, как раз в покатый лоб, между ушей. И вот он, обмякший, лежит перед охотником, разметав свои несуразно широкие лапы, пугливый, скрытный, простоватый зверь.

Наконец шкура снята, увязана бечевкой. Охотник закурил и огляделся. Начинало темнеть. Впереди раскинулось бесконечное островистое болото. Справа высилась скала, похожая на бочку. Она показалась знакомой. А вот и кривуля-осина неподалеку. «Да это же Каменная сельга. Ишь, куда затащила, чертова зверюга. Выходит, три версты эдаким-то ходом пропорол! Да как же это прыти-то хватило! Ай да Логинов! Хоть перехвалить нельзя, а молодец… Вставай-ка, шевелиться надо. А то заснешь с устатку и конец. Еще до дому сколько добираться: ой, пыхтеть еще да пыхтеть! Но об этом не нужно думать. Ты думай про веселое, да знай себе лыжами шевели».

На лыжню он выбрался уже в темноте. Облегченно вздохнул, ощутив ее под ногами. Теперь-то что! Кати по ней, как по рельсам.

Мало радости ночевать в лесу декабрьской порой. Ночь-то долгущая да студеная. Хорошо еще, если там застанет, где настоящих дров достаточно. А то насобираешь с горем хворостин да гнилья — едва бок пригревает, до утра напляшешься. Э, брат, и думать не моги, чтоб у костра прилечь, да после эдакого поту. Верная болезнь, и промыслу конец… Эх, ты, профессия охотничья! Когда-нибудь вот эдак-то и недотянешь, выбьешься из сил. Вон кочка так и манит: «Присядь-ко на меня, поотдохни». Только соблазнись — не встанешь с этой кочки, срастешься с мохом, в мох уйдешь… Тьфу, леший, мысли-то какие. С чего бы это вдруг? С такими думами остатние силенки растеряешь. Уж лучше ни про что не думай. Подремывай да лыжами знай шастай. Будто впервой… И на профессию не дело обижаться: никто не принуждал. Забыл небось, как батя все ружье-то отбирал, да на ум-то пытался наставить. Начнет про хозяйство толковать — как в стену горох, а чтобы дельного охотника послушать, за десять верст было сбегать не лень.

Переходя ручей, охотник допустил оплошность: не выдержал и соблазнился на глоток воды. Увидел живую струйку в промоине, и будто лыжи приросли, и запершило в пересохшей глотке. Не совладал, лег животом на лед. Ведь знал, что боже сохрани больше глотка, но получилось больше десятка. И черт его поймет, как получилось?

Когда он встал — ощутил крайнюю слабость, а жажда сделалась вдвое сильней. И он со страхом подумал, что скоро начнется подъем на угор.

«Может, бросить мешок? Чего уж там, придется бросить. Сейчас хоть налегке-то дотянуть…» Он присмотрел подходящее место под елочкой, заломил ветку, чтобы после его найти. Со вздохом он скинул с плеча лямку, как вдруг почувствовал неладное на душе. И до него дошло, что вместе с ношей он оставит нечто такое, чего уже никогда не поднять. Да, он бросит здесь не только мешок, — гораздо большее, то самое, что движет им, заставляет крепиться. Ведь никогда еще не бросал он мешка!.. Нет, и теперь его не бросит. Будь что будет, но он его понесет.

Он снова вдел руку в скинутую лямку, заставил себя сделать шаг, оттолкнуться палками, еще раз шагнуть… Через боль в коленях, через нудную вяжущую лень ноги медленно обретали послушность. Он отломил в кармане смерзшийся кусочек хлеба, прожевал и проглотил. Так, шагая, ломал и оттаивал во рту кусочек за кусочком и за этим занятием незаметно взошел на угор. Даже удивился: до чего же просто на него поднялся, неужто оттого, что хлеб жевал? Там, на угоре, перед спуском, он встряхнул мешок, поправил лямки и вслух сказал себе: «Ну вот…» Потом заскользил с уклона, думая о том, что в избе его ждет самовар и калитки, что с хорошей удачи можно и «стопарик» пропустить. Уже давно ему так весело не думалось и не было так легко на душе.

И с чего это в последнее время втемяшилось, будто совсем уж становится плох, скоро и ног не потянет? Выходит, и не ведал, сколь еще вынослив да силен. Значит, гож и для настоящей охоты.

Напарников бы подобрать да за волчишками, как в добрые-то годы. Эх, любо-дорого вспомнить! Сколько верст за ними было выхожено. Что холоду-голоду перенесено, волнений пережито. А все же любо вспомнить… Через плечо — катушки с флагами, да ружья, да капканы: почти два пуда амуниции одной, когда и спал по-настоящему — забудешь. Да, с этим не считались, лишь бы делу польза, только бы волчишек до единого обрать… Эх, и было же взято зверя! А любопытно, сколько же? Другие вон считают да бахвалятся: столько-то медведей, столько-то волков; иной лисичек перечтет по пальцам. Похоже, только ради счета и охотятся. А он не ведает, сколько чего за жизнь перебил. Да где там все упомнить! Недавно пробовал медведей перечесть, не смог, запутался и смех, и грех. Все в памяти перемешалось. Однако волки лучше помнятся: уж больно трудно доставался каждый. Вон с людоедом сколько было хлопот…