Анатолий Приставкин: Из цикла «Сибирские новеллы»

— Николай, здравствуй. Как у вас Прялкин? Не работает? Почему? Ах, не улажено с жильем? Ладно, это мы сделаем. Вот тут из дома телеграмма. Требуют его. Да. Но ты пока не беспокой, если надо… Ну, пока.

Телеграмма. Братск. Горком комсомола

«Почему молчите где Юрий Прялкин что с ним зпт КАКИЕ приняты меры тчк он пропускает школу помогите вернуть зпт свяжитесь с милицией родители ПРЯЛКИНЫ».

Телефон. Горком комсомола на строительство

— Вот такое дело, Юра. Что? Как, не хочешь домой? Понравилось здесь? Ну, милый, мало ли что… Я ж тебе прочел телеграмму: «помогите вернуть». Вот, братцы, в какое положение вы нас ставите. Отпусти тебя, ты ведь сбежишь? А сопровождающих у нас нет. Ладно. Работается-то хорошо? И друзья уже есть? Поселили-то где тебя, в палатке? Хорошо. Ну-ну, а родителям ты все-таки напиши.

Телеграмма. Москва. Прялкиной Марии

«Юрий выезда отказался настоящем трудоустроен зпт его адрес Братск-8 отдел кадров тчк милиция нами проинформирована горкомол ЧУПРИН».

Работник многотиражки пришел на котлован в бригаду бетонщиков. Нашел звеньевого Приходько.

— Мне бы что-нибудь… — Он хотел сказать «что-нибудь выдающееся», но не успел. Того позвали. Испортился перфоратор. Приходько снял верхонки, начал возиться с инструментом. Иногда совал озябшие пальцы в карман. Скоро перфоратор снова затрещал.

— Да, я слушаю.

— Мне бы что-нибудь…

Звеньевого опять позвали, плохо держался опалубочный щит на самом верху. Приходько ловко полез под перекрытие, цепляясь за арматуру, с трудом закрыл щит. Спустился и, вытирая пот, сказал:

— Вы извините. Так что вас интересует?

Но разговора опять не получилось. В блок спустился злой чумазый парень и сказал, что наружный болт не затягивается: сорвалась резьба. Приходько взял ключ и сказал: «Я сам». Привязав ремень, он повис на большой высоте. Далеко внизу проваливалась из-под льда в узкий проран расплавленная, черная, тяжелая, как чугун, Ангара. Битый час проболтался Приходько на морозном ветру. Спустился, стряхнул с одежды ледок. Но день был горячий, и он куда-то бегал насчет подачи воздуха, что-то передвигал и только перед самым перерывом подошел к гостю.

— Очень прошу извинить. Прямо некогда. Вот теперь слушаю.

— Мне бы что-нибудь интересное, — сказал тот. — Ну, какой-либо факт, что ли… Героика нам нужна.

Звеньевой задумался, вытирая черные, помороженные и потрескавшиеся пальцы, сказал извиняющимся тоном:

— Да, честное слово, не знаю уж что… У нас обыкновенно все. Может, в соседней бригаде посмотреть?

Газетчик засунул блокноты в карман, стал собираться.

— Что в соседней… В соседней, как и у вас! Вот так всегда. Ну, я пошел.

Мы вместе служили на Тихом океане и вместе приехали в Братск. Еще в вагоне Васька положил руку на столик и сказал:

— Братва, впереди гражданка. Дел много, давайте, чтобы поначалу без девчонок! Толик, Федор, договорились?

— Договорились, — сказал Толик и вздохнул. Я ничего не сказал.

Еще привезли мы проигрыватель с пластинками. Пятнадцать черных блестящих кружков с морскими песнями. Когда вечерами в других комнатах общежития «гоняли» Шульженко, и еще эту: «До чего ж ты хороша, сероглазая…», и другие разные, мы включали на полную мощность наши морские. У нас были разные: «Плещет волна штормовая», «Тот, кто рожден был у моря» и еще одна долгоиграющая на итальянском языке. Там под гитару тенор очень приятно выводил все время: «А морэ! А морэ!» А в другой песне — «Бела морэ!», что очень было похоже на Белое море.

Васька, длинный, драчливый, очень беспокойный вообще, обычно замолкал, слушал и неожиданно выводил:

— Это вам не то, что какие-то глаза! Море! Умный все-таки народ итальянцы!

Толик никогда не спорил. Он был спокоен и голубоглаз. И где-то внутри носил, никому не мешая, свое лирическое спокойствие. Впрочем, мы с Васькой давно подозревали, что он потихоньку влюблен. За такими флегматиками только следи…

Иногда мы ходили на танцы, которые устраивались в красном уголке третьего общежития. Мы надевали ботиночки, суконные брюки, а Васька свою кепку. Пройти по Братску так, словно ты только сошел с корабля, поблескивая «корочками» и делая вид, что сорокаградусный мороз совсем не «так уж», считалось у нас шиком. А тут девушки из «третьего» пригласили нас на Новый год.

Здесь-то сомнения наши подтвердились вполне. Толик танцевал весь вечер с одной и ни черта не видел вокруг, так как глазел на нее во всю голубизну своих телячьих глаз. Потом они вообще отгребли в неизвестном направлении.