Алексей Чупров: Тройная медь

На правой руке у него, у большого пальца, синела похожая на птичку, простершую крылья, эмблема воздушно-десантных войск, а под ней — совсем давнее, крупно: «АНЯ». За эту «АНЮ», вдобавок к распухшей руке, он был десять лет назад первый и последний раз в жизни выпорот отцом.

Давность этого происшествия сейчас особенно напомнила ему, что он самостоятельный человек, которому стыдно впадать в такую растерянность.

Федор отдал полушубок Всеволоду Александровичу, и тот начал его вешать на качнувшуюся было напольную вешалку, полную одежды. Федор по-военному прищелкнул каблуками и резко наклонил и поднял голову:

— Полынов.

Одной рукой придерживая вешалку, Всеволод Александрович протянул ему другую:

— Ивлев. Отец Алены.

— Очень приятно. — Федор крепко сжал своей большой рукой его холодную кисть. — Поглубже бы надо повесить, — посоветовал он, — а то все рухнет. — Он перевесил свой полушубок и Аленино пальто, и вешалка перестала крениться. — Вот так вернее…

— А это мама моя, — сказала Алена.

— Ирина Сергеевна.

— Очень приятно, — сказал Федор, готовясь к рукопожатию, но вовремя замечая, что Ирина Сергеевна своей узкой в кольцах руки ему подавать не собирается, а, как показалось ему, пристально вчитывается в злополучную «АНЮ» или пытается понять эмблему ВДВ.

— А это Анатолий Сергеевич. — Алена помолчала, дожидаясь момента, когда Федор и Анатолий Сергеевич шагнут друг к другу, и бесстрастно добавила: — Мамин муж…

Федора как жаром обдало.

— Чертков, — шутливо тоже щелкнул каблуками Анатолий Сергеевич, ободряюще улыбнулся Федору и с наигранной строгостью покачал головой: — Ах, Алена, Алена…

— И в кого у нее такой ангельский характер, Ивлев? — поинтересовалась Ирина Сергеевна.

Всеволод Александрович пожал плечами и спросил Федора:

— Вы чай будете или кофе?

Безразлично было Федору, чай ли, кофе ли; чужая жизнь сшибала с ног. Бежать ему отсюда хотелось, вот что!

— У нас в доме ломаться не принято, — не без назидательности заметил Всеволод Александрович и тут же смягчился. — Я вам все-таки чай заварю… Отличный чай — из трех сортов…

Он прошел из прихожей в кухню, и Елена Константиновна, чуть помедлив, направилась за ним.

— Вы действительно в шахматы играете с закрытыми глазами? — обратился к Федору Анатолий Сергеевич.

— Могу немного, — ответил Федор.

— Только уж обязательно вот так. — Алена крепко зажмурилась.

— Толя, надеюсь, это не на всю ночь, — озабоченно сказала Ирина Сергеевна. — Мы кое-что должны тут посмотреть, а ты будь, пожалуйста, на взлете… Пойдем, ангел мой ехидный, — слегка потрепала она дочь по щеке и поморщилась от удовольствия, коснувшись этой холодной с мороза, шелковистой кожи, и потянула Алену за собой.

Глянув им вслед, Федор решил, что выиграет во что бы то ни стало. Во французской защите он хорошо помнил одну старую партию, в которой белые втравливались в охоту за фланговой пешкой черных… Он вообразил, как сделает это и как на шестнадцатом ходу белым придется менять своего ферзя на ладью, и он небрежно скажет этому улыбчивому мужику в замшевом пиджаке: «Кажется, здесь мат».

Став у порога, Чертков приглашающим жестом пропустил Федора в большую комнату. Оранжевый абажур с кистями спускался над массивным овальным столом, застланным серой холщовой скатертью с вышивкой. На стенах висело несколько писанных маслом картин, в простых белых и черных рамах. На маленьких, предположил Федор, были виды Ленинграда; на одной, побольше, — ломоть черного хлеба, крынка с молоком до краев и алые помидоры на скобленном добела дощатом столе, занявшем весь холст; на самой большой — женщина в фиолетовом халате до пят лежала на тахте, накрытой чем-то пестрым, возле зеркала, отражавшего дом с заснеженной крышей за окном с частым переплетом рам.

Федор хотел поближе рассмотреть женщину, но счел это неудобным и подошел к помидорам и хлебу. Мазки, составляющие эту картину, были так грубы, так ершисто засохли, что он с усмешкой представил, как дает им чистовую обработку, и подумал, что при желании мог бы сделать не хуже.

— Давайте блиц, — предложил Анатолий Сергеевич, снимая с книжного шкафа большую шахматную доску, и, по-хозяйски откинув скатерть, высыпал фигуры на стол и принялся расставлять.

— Можно и блиц, — сказал Федор.

— С закрытыми попробуете? — осторожно спросил Чертков.

— Можно и так.

— Ну, раз с закрытыми, вам — белые.

— Раз с закрытыми, без разницы. Давайте черные…