Алексей Чупров: Тройная медь

Федор сощурился на него и просяще протянул:

— Да ведь поздно уже…

— Счастлива видеть вас, Анатолий Сергеевич, — не обращая внимания на отнекивания Федора, быстро говорила Алена. — А мы-то с папой думали, вы еще долго в своей загранице просидите.

— О-ля-ля! — весело воскликнул Анатолий Сергеевич и покрутил лобастой головой, поблестев очками. — Насчет того, что она моя, это небольшой перебор… А ведь все хорошеет, — сказал он. — На тебя становится похожа, Ирина… Ты не находишь, Сева? — спросил он отца.

Тот в ответ пожал плечами.

— Мы только получили оттуда ваше поздравление к Новому году, и вдруг — вы здесь… Стряслось что-нибудь? — спрашивала Алена, снимая пальто; и Анатолий Сергеевич помогал ей, и мать тянулась обнять, а она взглядом искала глаза отца, который остался стоять на пороге большой комнаты, привалясь плечом к косяку, и морщился недоуменно. — Ах, папа, ты ведь тоже, кажется, не знаком. Я и забыла. Прости. Это Федор. Прекрасный шахматист, перворазрядников обыгрывает с закрытыми глазами.

— Что же вы стоите? Раздевайтесь, Федор. — Всеволод Александрович боком протиснулся между Анатолием Сергеевичем, который вешал Аленино пальто, и обнявшимися матерью и дочерью. — Пожалуйста, раздевайтесь…

Одно было на глазах приятелей в озорной надежде на новое знакомство увязаться за девушкой с приглянувшейся фигурой и с веселым блеском глаз на румяном мило-округлом лице; потом в общежитии в ответ на расспросы приятелей можно было бы небрежной усмешкой дать понять, что дело привычно слажено; иное — ни с того ни с сего очутиться в московской квартире среди чужих и таких солидных людей, поглядывающих на него искоса и с настороженностью, слышать эти слова о загранице, обонять тревожно холодящий запах духов… Да и в московскую квартиру он попал впервые за четыре так незаметно пролетевших года… Все завод да общежитие, по субботам в кино, иногда в театр или на хоккей, если в цехкоме перепадали билеты, на экскурсию, когда возили, — это он любил, ну, а в гости — в женское общежитие, выбираться откуда случалось под утро…

От неожиданности происшедшего он растерялся, а так как теряться не привык, все не мог собраться, чтобы сказать хоть что-то складное; стоял, соображая, отчего эта девушка, даже имени которой он не знает, затащила его в свою квартиру, представляет другом…

— Что же ты, Федор? Снимай полушубок. Гарантирую, тебя здесь никто не съест. И не красней так, ради бога, — сказала Алена, поворачивая к нему свое сияющее лицо.

— С мороза это я, — с трудом выговорил Федор. И все эти незнакомые Федору люди заулыбались с каким-то облегчением.

«Ах, вот оно как! Смеются… Надо мной!» — подумал Федор с боязнью снова сделать что-то смешное и непроизвольно тоже усмехнулся, но одновременно почувствовал приступ ожесточения против этих, говорящих с ним на одном языке, но таких мучительно непонятных ему людей.

По книгам на самодельных стеллажах во всю стену коридора, по книжному шкафу, который был виден в приоткрытую дверь комнаты, по очкам обоих мужчин и по замшевому пиджаку Анатолия Сергеевича опознав перед собой ученых, Федор приободрился привычно зазвучавшим в нем, уравнивающим всех голосом Высоцкого: «Товарищи ученые, доценты с кандидатами, замучились вы с иксами, запутались в нулях…»

Картинным жестом он снял шапку, вложил в согнутую кренделем руку, небрежно стянул перчатки, кинул в шапку, подал ее Всеволоду Александровичу, стал было снимать полушубок и чуть не задел вышедшую из кухни пожилую рыжеволосую женщину в розовом халате, поверх которого был на ней передник с оборками, а на ногах шитые серебром домашние туфли с загнутыми носками.

— Здрасьте, — поклонился он ей.

— Елена Константиновна, это Федор, — сказала Алена.

— Да уж слышу: «Федор», «Федор». Вышла посмотреть, что за Федор такой, — проворчала Елена Константиновна и, как показалось Федору, не без подозрения оглядела его.

«Чего она?» — подумал Федор, вновь теряясь, от мучительной попытки посмотреть на себя глазами этих людей.

Был он в лучшем своем костюме — серебристо-синем, вельветовом и, судя по ярлыку и по тому, что брал он его у фарцовщика на Беговой, «фирмовом», — и у канареечного цвета рубахи углы воротничка закруглены, и галстук был нормальный… Может, вид такой — малость шалый…

И вдруг он сообразил, на что она так пристально смотрела. На наколку! Забыл он, забыл про наколку! Лучше и перчаток было не снимать, а дать отсюда ходу…