Михаил Колесников - Право выбора

Я сидел под столом, пока Дементьев не высадил Кочергина. Вылез и, ни с кем не попрощавшись, ушел.

Настроение было прескверное. Поклялся, что больше никогда не пойду в дом Кочергина, если даже будут звать. Что творится со мной? Я веду себя как глупый мальчишка… Хватит! Пора кончать.

Я почти не спал в эту ночь. Пустяк, а он вывел меня из равновесия. Ненависть к Дементьеву, спокойному, невозмутимому, клокотала в моей душе. А Катя?.. Она ликовала, когда я проиграл. Да и в этом ли дело? Она постепенно уходит от меня все дальше и дальше, возводит ту невидимую глазу стену. Я нужен был ей в трудную минуту… Страшная догадка осенила меня: она хочет положить конец нашим отношениям. Я стал ей в тягость. Я единственный был свидетелем ее минутной слабости. А Катя, гордая, независимая, привыкшая властвовать, не может простить себе этой слабости. Я немой укор, свидетель, и от меня нужно отделаться, чтобы вновь обрести независимость, свободу духа…

Ну и пусть… Разве это называется любовью? А может быть, и любви-то не было. Одни слова, кокетство одинокой женщины. Просто она приноравливалась к моей прямолинейности, потешалась надо мной. А я растаял, выворачивал душу. Разговор о звездах, плаксивая сентиментальность. Ты, дорогой мой, теряешь чувство собственного достоинства, и к тебе начинают относиться снисходительно…

Я мысленно восстановил все события с того злополучного дня, когда появился на руднике. Приехал свободный от всего, безмятежный и просветленный. Я вернулся к своим кедрам и лиственницам, дал себе слово не усложнять жизнь. Мне хотелось покоя, и я надеялся обрести его здесь. Любовь… Что любовь? Мне казалось, что сердце защищено надежной броней от этого чувства, приносящего и радость, и боль, и невыносимые страдания. Мне нужна была именно безмятежность, чтобы собраться с мыслями, стать неуязвимым, обрести некую объективность при оценке жизненных явлений.

Однажды еще в Москве лет семь назад я обратился к известному писателю с вопросом: как написать хорошую книгу? Моя наивность не вызвала улыбки у известного писателя. Он ответил серьезно, рассказал притчу, которую, по-видимому, сам сочинил.

В некоем царстве, в некоем государстве, сказал он, не было писателей в нашем понимании этого общественного явления. Каждому по существующим законам разрешалось опубликовать за всю жизнь одну-единственную книгу. Да, каждый имел право выпустить в свет лишь одну книгу. Понятно, что каждый вкладывал в подобную книгу весь свой жизненный опыт, все свои наблюдения, весь свой ум, все свое остроумие, знания. Никто не торопился, оттачивал фразы, использовал все языковое богатство, накопленное предшественниками, стремился к предельной образности и выразительности. Они работали на вечность, не забывая современников, и в этом был секрет успеха их книг. Если мы будем работать с такими же критериями, то, поверьте, появится очень много оригинальных, по-настоящему интересных, добротных произведений. Нужно писать щедро, не оставляя ничего про запас. Писатель должен говорить так, как не говорили до него другие.

Втайне и я мечтал написать такую, единственную в своем роде книгу, зачеркнув все, что было до этого, зачеркнув прежние литературные неудачи. Теперь я многое осмыслил и понял. Даже мои творческие неудачи легко объяснимы.

Если ты в один злополучный день ненароком взялся за перо, то не нужно рваться ни к чему: ни к широкой известности, ни к признанию. Останься самим собой, таким, каким пришел из своих глубин. Ведь ты пришел сказать свое слово, а это слово не должно походить на слова других. В этом твоя самобытность, оригинальность твоего мышления.

Мечты о большой, настоящей книге привели меня вновь на рудник Солнечный. Я надеялся увидеть жизнь изнутри такой, какова она есть на самом деле, спокойно, рассудочно запечатлеть ее во всем многообразии, объективно оценить факты, ибо жизнь, полнокровная жизнь всегда интереснее самого чудесного вымысла. Разве не в том основное назначение писателя, чтобы зафиксировать в образах дела и мысли современников, пафос их устремлений? Но увы, по-видимому, роль бесстрастного фотообъектива не подходит мне. Я сразу же погряз в сердечных делах, и они заслонили все, и вот я лежу с открытыми глазами и щемящей болью на сердце.

Так и решил в ту ночь: не буду больше навязываться Кате. Можно забыться в работе. Стану бродить по тайге и выковывать в себе твердость духа. Не мне подлаживаться к дамским капризам. Она хочет свободы, я тоже хочу свободы. Незачем доказывать ей, объясняться, просить скупой ласки. Я не нищий, и мне не нужно подаяния. Пусть поймет, что я натура более сложная, нежели ее Дементьев…