Михаил Колесников - Право выбора

После распада «первичного сверхатома» на протогалактики и процесса образования галактик началось расширение вселенной, разбегание ассоциаций галактик. Сейчас космическая эволюция определяется переходом к мировым линиям с наименьшим значением действия, она состоит в выпрямлении мировых линий, в уменьшении кривизны пространства, то есть пространство все больше становится эвклидовым, «плоским». Мы живем именно в эту эпоху. Сейчас беспрестанно происходит образование новых галактик и сверхновых за счет первичной материальной субстанции — апейрона. (Это так же, как, скажем, рост органической массы на Земле за счет неорганической. Переход материи на высшую ступень.)

Каков итог разбегания ассоциаций галактик?

Он заключается в переходе «плоского» пространства в пространство с отрицательной кривизной. Этот этап будет обозначать деление нашей вселенной на две равные части, удаленные друг от друга на квинтильоны световых лет. Сгущение вещества, распад галактик в каждой из частей поведет вновь к образованию на сей раз уже двух «первичных сверхатомов» и переходу геометрии Лобачевского в геометрию Римана. Цикл закончился.

Каков смысл бесконечного размножения вселенных?

А каков смысл размножения всего сущего? Ведь всякая плазма в конечном итоге — зародышевая плазма. Важно то, что мы установили: наша вселенная — материальная организация, непрестанно воспроизводящая свою организацию. Таков закон ее развития. Все остальное — частности. Итак: от замкнутой вселенной к разомкнутой, к вселенной с отрицательной кривизной пространства и к двум замкнутым идентичным вселенным. А возможно, и неидентичным. Возможно, в данном случае мы будем иметь вселенную и антивселенную.

— Гениально! — взрывается Ардашин. — Изящная теория! Вы в самом деле заглянули за пределы человеческих знаний. Отныне наступает новый период в космологии: построение моделей вселенных невозможно без учета теории неких высших множеств и всеобщего закона расширенного воспроизводства.

Хоть Ардашин и подлиза, но я благодарен ему за восторги: они разрушили последнюю преграду между «авгурами» и Мариной, ее признали «своей».

— Если бы гипотезу обосновать математически… — продолжает нагнетать Ардашин. — Ведь, по Канту, в каждом знании столько истины, сколько математики.

Ардашин любит все выходящее за рамки обыденности, мечтает осчастливить человечество небывалой идеей или открытием. Он самый молодой из нас. Он верит в то, что еще можно удивить кого-нибудь проникновением в тайны природы, смелой гипотезой. А втайне мечтает стать руководителем сектора. Все начинают с этого…

Но Ардашин безразличен Марине. Она не удостаивает его вниманием и равнодушна к его комплиментам; она фиксирует взгляд на лице Бочарова и ждет. Она почему-то сразу как-то выделила Бочарова из всех нас. Бочаров сидит, опустив голову и нахмурив брови. Возможно, погруженный в свои мысли, он даже не слушал Марину. Но ей нужна именно его оценка. Она легонько ударяет ребром ладони по столу. Бочаров поднимает голову, некоторое время пристально смотрит на Марину и, криво улыбнувшись, говорит:

— Ардашин прав: это гениально. Но где же все-таки новелла, как условились? Вы нас угостили сухим докладом, да еще с формулами. Я сразу себя почувствовал на лекциях профессора Рубцова. А откуда все-таки взялся «первичный сверхатом»?

— Лирик из меня, признаться, неважнецкий. Если вы обладаете даром сочинять, послушаю с удовольствием. Скажем, о какой-нибудь необыкновенной любви. Ну заодно и о «сверхатоме».

Вызов брошен. В какие века было видано, чтобы женщина охмуряла молодых мужчин космологическими спекуляциями! Нас больше не существует. Мы исчезли, растворились. Остались двое: Марина и Бочаров. Марину я знаю: у нее страсть к игре — покорить, подчинить. И все без определенной цели. Просто для того, чтобы показать свое превосходство. Главное оружие — едва уловимая ирония, сарказм, парадоксальность мышления.

За Бочаровым наблюдаю с некоторой опаской: не оскорбил бы Марину какой-нибудь глупой выходкой. За ним водится дикое озорство. Он неистощим на выдумки, не щадит ни великого, ни малого.

Однажды Бочаров с услужливой миной помог одеться Цапкину. Наутро Цапкин сказал:

— Твой идиотик Бочаров подсунул мне плащ академика Щуровского, а шляпу вывернул наизнанку. Так и ходил весь вечер перед иностранными гостями, как беглец с Канатчиковой дачи.

Всеобщему любимцу доктору физико-математических наук Рубцову, человеку рассеянному, Бочаров вместо чая подсунул стакан с коньяком. В конце доклада повеселевший Рубцов воскликнул: «Благодарю за коньяк!» После этого Бочарова даже вызывали на бюро. Но с него как с гуся вода.