Анатолий Буйлов - Большое кочевье

Каюр объяснил Николке, чтобы тот принес все свои вещи к нему домой.

— Мой дом там, — кратко сказал он и, ткнув остолом куда-то в воздух, крикнул на собак и упал на нарту.

Собаки сорвались и понесли. Николка без труда проследил, где остановилась нарта. Заметив этот дом, он отправился на квартиру за своим чемоданом.

Когда он пришел к каюру, тот уже допивал чай. Каюр наотрез отказался брать на нарту чемодан.

— Зачем такой большой ящик? — Но, поразмыслив, разрешил: — Ладна, клади. Тундра дрова мало, печка топить будем…

— Нет, чемодан мне нужен! — испугался Николка. — Пусть лучше он у вас тут останется, а потом я его Дарье Степановне отнесу.

Тихо посмеиваясь, старик вышел из комнаты, долго шарил в сенях. Наконец вернулся с двумя засаленными дерюжными мешками.

— Сюда добро клади!

Николка открыл чемодан, начал складывать в мешок белье, верхнюю одежду. Когда же он принялся укладывать в мешок книги, Гэрбэча спросил, указывая на толстую книгу:

— Это кто такой большой книга написал?

— Это Горький написал. Максим Горький.

Гэрбэча взял книгу, ощупав ее и взвесив на руках, точно слиток драгоценного металла, покачал головой:

— У-у, такой тяжелый. Чего тут написано?

Николка задумался, не зная, что ответить.

— Ну, как тебе сказать? Про людей тут написано…

— Про какой людей? — постучав заскорузлым пальцем по книге, не унимался каюр.

— Ну, про разных людей — про бедных и богатых, про добрых и злых. — Николка отнял у старика книгу и, полистав ее, показал рисунок Данко с горящим сердцем над головой. — Видишь? Этот человек вывел целое племя из темного леса, в который их загнали враги, вырвал свое сердце из груди, поднял над головой, и оно загорелось как факел. Вот видишь? Горит оно у него в руках, и кругом светло. Так он и вывел людей из темного леса, освещая путь горящим сердцем. Понятно?

Каюр испуганно смотрел на Николку.

— Ай-яй-яй! Как же он живой остался?

— Он вывел людей, а сам тотчас умер, а люди его сердце растоптали, и оно рассыпалось на мелкие искры…

— Уй-ю-юй! Шибка плохо!

Старик поспешно вскочил на ноги и начал собираться в дорогу, то и дело с уважением посматривая на Николку, словно это он придумал сказку о горящем сердце, а не Горький.

Холодное багровое солнце, будто стеклянный шар, висит над синими хребтами далеких гор.

Николка, тесно прижавшись к спине каюра, смотрит на солнце. Удивительно тусклое, оно совсем не греет, иногда Николке даже кажется, что именно оно, солнце, источает на землю этот жестокий холод, от которого деревенеют на ногах пальцы и слюна застывает в воздухе.

— Поть-поть! Поть-поть! Хэй-хэй! — то и дело подбадривает уставших собак каюр.

Когда холод вконец одолевает Николку, он соскакивает с нарты и, держась одной рукой за облучок, бежит рядом до тех пор, пока тепло не разольется по всему телу. То же самое делает иногда и каюр, только бежит он недолго, тут же валится на нарту, дышит тяжело и с хрипом, как дырявая гармошка.

Монотонно-усыпляюще шуршит под полозьями спрессованный тундровый снег. Изредка проплывают мимо корявые лиственницы, кусты карликовых березок да желтые пучки травы.

Николка смотрит на синие горы, удивляясь тому, что вот уже целый день он и Гэрбэча едут к ним, но горы все не приближаются, словно и нарты, и собаки, и эти редкие корявые лиственницы — все здесь навечно застыло, в этом белом молчаливом просторе.

Но как бы отвергая эти мысли, впереди раздался хохочущий звук, собаки рванули нарту и понеслись вслед за белым облачком тундровых куропаток.

— Таурак! — вскричал возбужденный каюр, поощрительно постукав остолом по облучку — Таураак!!! Кабив! — И, повернув к Николке свое заиндевевшее лицо, спросил: — Знаешь эта птица? Наши орочи зовут его кабив. — И вновь, теперь без азарта прокричал: — Таурак! Кабив!

Но куропатки уже растаяли, и собаки, опустив головы, высунув языки, перешли опять на мелкую рысь.

Вот и солнце кануло. Хребты потемнели. Белую тундру точно подкрасили светло-голубой акварелью. Вдалеке расплывчатой темной каймой виднелся лес. Невысоко над нартой в сторону темнеющего леса пролетела ворона — она как-то странно прокричала, точно в горле у нее что-то пробулькало.

— Тураки летит, — сказал каюр, указывая остолом на ворону. — В лес торопится, в лесу на дерево сядет — ночевать будет. Нам тоже торопиться нада. Темно скоро будет. — И он начал энергично размахивать остолом и покрикивать.

Собаки, точно чуя близость отдыха, завиляли хвостами, но ходу не прибавили.