Эльмар Грин - Ветер с юга

— Я уже посмотрел. Это не растяжение. Треснула подкова, и один гвоздь задевает живое место.

Я тяжело дышал, и руки у меня дрожали. Господи, еще бы им было не дрожать! Они не привыкли у меня бить человека. Они привыкли работать, только работать, делать что-нибудь, пусть очень трудное, но делать спокойно, размеренно, а не двигаться с такой глупой быстротой. Поэтому они так дрожали с непривычки. И в животе тоже все ходило ходуном.

Но Пааво не смотрел на меня и не видел моих рук. Он был очень озабочен ногой лошади и смотрел только на нее. Даже со мной он говорил, не оглядываясь на меня.

— Придется тебе Яттиляйнена взять, пока я этого перекую.

Я сказал:

— Ладно. Только схожу позавтракаю.

Он ответил:

— Иди, иди, конечно.

А сам все продолжал разглядывать ногу лошади и даже потрогал ее слегка. Но не он ли сказал, что уже посмотрел ее и знает, в чем дело?

Я пошел завтракать. Ладони свои я держал так, как будто только что запачкал их обо что-то грязное, а глазами искал лужи, чтобы их помыть.

И шлепая сапогами по осенней сырости, я подумал о том, какой чудак этот маленький Пааво. Вот ведь чудак какой!..

А дня через три он меня опять удивил. Он подошел ко мне поближе, оглянулся по сторонам и сказал тихонько:

— Вилхо твой приехал.

Я промолчал в ответ. Что скажешь на такую новость? Нечего сказать. А он добавил:

— Собирается прийти к тебе в воскресенье.

Я подумал немного и спросил:

— Это он так велел мне передать?

— Нет. Просто в разговоре сказал: «Зайду к нему в воскресенье».

Я кивнул ему и погнал лошадь в поле.

День был сухой, и в поле шла копка картофеля. Копали все: две доярки-поденщицы, Эльза, нейти Хильда, и даже старая широкоскулая роува Куркимяки пришла сюда поразмять свое тяжелое мясо.

Я начал пропахивать борозды, чтобы извлечь картофельные клубни. Когда я поравнялся с Хильдой, она вдруг окликнула меня:

— Эйнари!

Я остановил лошадь. Хильда подошла ко мне и спросила очень тихо, почти шепотом:

— Правда, что Вилхо приехал?

Я не знал, что ответить. Бывают иногда такие вопросы, на которые никак не придумаешь, что ответить. Я стоял и смотрел, как дурак, на ее широкие серые штаны, завязанные у щиколоток, на теплый белый свитер и яркий шелковый платок на голове, стягивающий в один узел ее густые темные волосы. Она была все такая же тоненькая, только грудь ее выросла и налилась, распирая спереди свитер, да губы стали как будто чуть потолще, хотя и не были подкрашены на этот раз. Но ресницы были все те же, темные и длинные, а из-под них очень серьезно смотрели на меня большие глаза. Я пожал плечами и сам спросил ее:

— А кто вам это сказал?

— Эльяс.

— Наверно приехал, если так.

Она спросила:

— А он к вам не собирается прийти в воскресенье?

Я не успел сразу придумать, что ей ответить на такой вопрос, но первым долгом покачал головой, а потом сказал:

— Нет, нет, нет. Не собирается.

— Жаль. А я думала…

— Нет, нет.

Она опять склонилась над бороздой, быстро действуя копалкой и кидая крупную и мелкую картошку в две разные корзины.

Я еще раз увидел сбоку ее грудь, обтянутую белым свитером. Да, грудь у нее уже созрела. Не будет голодным ребенок у такой матери.

Вилхо пришел ко мне в конце воскресного дня. Это был ясный и хороший для осени день, и теплый ветер дул с юга.

Вилхо так быстро поднялся на бугор, что я даже не успел придумать, что сказать ему, и первое время мы просто так постояли друг против друга. Наконец, я сказал:

— Вот как. И ты, значит, вернулся.

Он похудел немного. Совсем немного. Но глаза и губы по-прежнему слегка улыбались. Он ответил: «А как же!» и сжал ладонями мои плечи. Я тоже крепко сдавил ему плечи и несколько раз тряхнул его. Это был мой брат, живой и здоровый. Он был у меня один, и бог сохранил его для меня.

Я потащил его в дом и шепнул Эльзе:

— Все поставишь на стол. Все, что у нас есть. Понимаешь? Ничего не жалей.

В комнате мы зажгли лампу и сели на скамейку у стены, пока Эльза возилась у плиты. Разговор у нас не клеился. Эльза накормила детей и уложила их спать за занавеской в углу, позади стола, а мы все молчали. Он спросил:

— Письмо мое дошло до тебя?

Я закивал головой:

— Дошло, дошло. Как же.

Мы помолчали некоторое время.

Сердце у меня слегка щемило, как будто я не особенно радовался, что пришел он веселым после этой страшной войны.

Я сказал ему, чтобы не молчать и не думать о глупостях:

— Долго ты пропадал.