Евгений Дубровин - В ожидании козы

– Умею.

– Ты, наверно, все умеешь?

– Там, где я жил, надо уметь все. Если не умеешь – подорвешься на мине или еще чего-нибудь… Это не то, что у вас, тихий край.

Она перевернулась на спину и, раскинув руки, еле-еле водила ногами. Теперь ее тень на песке была похожа на тень самолета.

– А целоваться ты умеешь?

От неожиданности я хлебнул воды.

– Тьфу… конечно…

– Ты со многими девчонками дружил?

– Да.

– Со сколькими… приблизительно?

– С восемью… нет, с двенадцатью…

Она удивленно бултыхнулась со спины на живот. Я понял, что перехватил.

– А ты?

– Я ни с кем…

Она явно врала.

– Догоняй!

Мы легли в тень, под куст. Она действительно была очень красива. Особенно волосы. Желтые, густые, длинные, до самых плеч.

– У тебя, правда, было… двенадцать?

– Конечно.

– Поклянись.

– Клянусь.

– И ты их всех любил?

– Разумеется.

– Ты… наверно, не захочешь со мной ходить?

– Нет, почему же…

– Тогда давай.

– Давай.

– Без брехни.

– Без брехни.

– И чтоб больше ни с кем.

– Хорошо.

– Поклянись…

– Клянусь.

– Поцелуй меня.

Я неловко чмокнул ее в лоб. Она поморщилась.

– Так только покойников… А еще говоришь – двенадцать было.

Она встала, отряхнулась от песка и ушла к визжавшим по соседству девчонкам. А я поплелся к «кодле».

– Порядок? – спросил Шептун. Он все видел.

Судя по ручке ковша Большой Медведицы, было уже очень поздно, а мы все никак не могли выяснить отношения. Я уже, наверно, раз десять вставал со скамейки и начинал прощаться, потому что предстоял длинный путь и неподалеку в кустах мерз голодный, сонный Вад, но она удерживала меня.

– Еще нет двенадцати… Моя сестра всегда в час приходит…

– Но что делать так поздно?

– Поцелуй меня еще раз…

– Пожалуйста.

– Расскажи, за что ты меня любишь.

– Я тебя люблю за то, что ты красивая.

– А что у меня красивое?

– Ну, волосы, например…

– А еще?

– Глаза.

– А еще?

– Ну не знаю… я особенно не разглядывал.

– Значит, лицо у меня некрасивое?

– Нет, почему же… Есть что-то.

– Ах, только «что-то»! Ты даже не «разглядывал» меня, а говоришь, что любишь! Ты даже ни одного нежного слова не сказал. Вон сестру ее жених каждый вечер называет «милой», «дорогой».

Она замолчала, опустив голову с длинными волосами. В лунном свете она была похожа на русалку.

Я погладил ее по волосам.

– Милая, дорогая…

Она покачала головой.

– Нет, ты меня не любишь. Когда любят, бывает все не так. Я читала, и сестра рассказывала….

Мне было очень жаль ее, но что я мог поделать: меня ждал сонный, голодный, продрогший Вад, а нам еще предстояло идти и идти…

– До свиданья, – сказал я. – Увидимся завтра на речке…

Я чувствовал – задержись я еще секунду, и она расплачется.

Она догнала меня у самой калитки, какая-то взбудораженная.

– Подожди… Я хотела сказать тебе. Я знаю, зачем ты захотел дружить со мной. Я знаю…

– Ну зачем?

Она вдруг ударила меня в шею. Наверно, она подражала какой-то героине кино и хотела ударить по щеке, но промахнулась.

– До свиданья, – сказал я.

Я отошел немного и оглянулся. Она стояла неподвижно, свесив руки вдоль тела, и о чем-то думала.

– До свиданья, – повторил я.

– До свиданья, – ответила Лора ровным голосом, не глядя на меня. – Если хочешь, приходи завтра в двенадцать ночи в лесок… в балке… Знаешь, по дороге к вам… Придешь?

– Да.

– Если ты не придешь, – сказала она тем же ровным голосом, – я буду презирать тебя, как никогда никого в жизни не презирала.

– Я приду.

– А если придешь, то я могу тебя ранить или убить. Я приду с кинжалом. У нас есть маленький кинжал… очень острый. Потому что я тебя ненавижу. И потому что таких, как ты, надо уничтожать. Придешь?

– Приду.

Она повернулась и ушла. Из кустов вылез дрожащий, окоченевший Вад.

– И охота тебе с ними связываться, – сказал он. – Как наплетут, наплетут, уши вянут.

Рекс недоверчиво посмотрел на меня, когда я его отвязывал.

Вад стоял тут же и следил за моими действиями – не то чтобы презрительно, но без должного уважения.

– Запирайся получше и ложись спать, я приду не скоро. Постучу тогда в окно.

– Ладно, – буркнул Вад.

Улица, как всегда, была пустынной. Деревня спала, даже у Витальки Ерманского не было света. Мы с Рексом зашагали по дороге. Рекс держал себя очень важно. Он не носился, как все собаки, взад-вперед, не нюхал столбы и всякую дрянь на дороге и, разумеется, не лаял на непонятные предметы. Рекс шагал рядом, изредка поглядывая на меня. Ему, видно, очень хотелось знать, куда мы идем. Он даже был немного возбужден. Может быть, он думал, что мы идем за языком или что-нибудь в этом роде.