Алексей Решетов - Зернышки спелых яблок

♦

— А мороженое — из молока, — сказал я Витьке Майорову. Тот неопределенно пожал плечами.

Тогда я подошел к Димке:

— Мороженое, которое продают в парке, делают из молока.

Димка ни капельки не удивился. Он зевнул и ответил:

— Вчера мамка на сладкое делала. Каждому по десять порций. Фэсная штука.

И никто не удивился, что я знаю тайну мороженого. А мне так хотелось всем рассказать, как мы с Петькой ее узнали. Вот так же в подаренной художником книжке радовался Виноградов, открыв русский фарфор…

Ах, эти слова: секрет, тайна, загадка. Как бешено колотится от них детское сердце! О, пытливость бесчисленных «почему»! О, эта рассеянность: незавязанные шнурки, рубашка, надетая наизнанку… Какими похожими делаете вы детей и великих ученых! И не тот ли открывает фарфор и новые звезды, кто на всю жизнь сумел в душе остаться ребенком?..

Бабушка дала нам десять рублей. Мы бросились в парк. Усатая неопрятная мороженщица показалась нам прекрасной феей. Замерли носик к носику алые уточки весов, и «фея» протянула нам на блюдечке сто граммов чуда.

Мы взяли мороженое и уселись на тротуар. Петька поперек белой горки провел ложечкой черту, чтобы было поровну. Потом мы стали думать, кому есть первому: ложечку нам дали одну. Пока думали — мороженое растаяло. Теперь не надо было ложечек. Мы по очереди втягивали губами белую сладкую жижицу. Сделали по три глотка, и я понял, что мороженое — это молоко, но его сперва заморозили. Я сказал об этом брату. Он согласился:

— Только не козье молоко…

— Конечно, не козье. А может, и козье, только от самой лучшей козы.

— А помнишь, — спросил Петька, — как мы осколочек от кружки сосали? Думали — раз он белый, так из него молоко пойдет, если долго сосать. Дураки ведь тогда были, правда?

— А помнишь, как мы резинки из трусов жевали, чтоб они, как сапоги у мильтона, который с Димкой живет, скрипели? Идем по лестнице и жуем. А Димкина матушка думает, что это мильтон в новых сапогах идет. Выскочит: a-а, это вы… Здорово мы ее обдували!

Когда мы вернулись домой, бабушка спросила:

— Ну, как ваше мороженое? Ели?

— Ели, баб. Знаешь, повкусней чуркинского молока!

— Я думаю, — усмехнулась бабушка. — Воду туда не подбавляют… Государство…

♦

Говорили, что когда-то — нас с Петькой еще и на свете не было — жил в нашем доме знаменитый краевед и писатель.

Вернее, жил он в тайге, в палатках и шалашах, но, приезжая на несколько дней по делам в город, останавливался в нашем доме. Тогда все ночи светилось угловое окошко, и за ним сухощавый седой человек что-то быстро записывал в маленькие блокнотики.

Так или иначе, но когда Чуркиной досталось от эмпэвэошников за непорядок на нашем чердаке, а от Чуркиной получил нагоняй Коляда, он, ворча что-то о «гнилой интеллигенции», выбросил из круглого слухового окна большой фанерный ящик с запыленными книжками и рукописями. Их сразу растащили на растопку.

Нам с Петькой досталась толстая, в коленкоре, тетрадь. Это были изумительные рассказы о семицветных фазанах, бедных китайских фанзах, о женьшене и легких, как сухой лист, оморочках…

Часто мы ложились спать, не поужинав. И бабушка, чтобы хоть как-то скрасить вечер, читала нам эти рассказы.

И одно в них нас всегда поражало: доброта суровых на взгляд охотников.

Любой из охотников, переночевав в сторожке, оставлял для других крупу, растопку и спички. Припасы лежали до тех пор, пока их не находил усталый и голодный путник. Тогда в сторожке пахло чуточку подгоревшей кашей.

Ох, как хотелось нам с Петькой найти такую избушку! Мы бы притащили крупу бабушке, она бы сварила мировую кашу. А потом, когда выдадут паек, можно отнести на место свою крупу.

Мы засыпали с мечтой о съедобной находке. Нам снилась тайга и в ней — сторожка из черных хлебных буханок. Труба сторожки была из белого хлеба. Из трубы шел дым — кто-то варил кашу.

Иногда бабушка не читала нам, а пела. Много непонятных и грустных песен бабушка слышала в молодости в городском театре. Там она работала в костюмерной.

— Кресло, — наутро пояснял мне Петька, — это совсем как стул, только по бокам ручки. Помнишь, у нас было кресло?

— Ну и где же оно сейчас?

— Сожгли же! — радуясь, что может объяснить, говорил Петька. — Помнишь, кашу варили?