Глеб Горбовский - Феномен

Итак, мать и еще одна женщина — это они, одарившие Потапова кто любовью, кто лаской, — останутся в сердце мужчины неизжитыми рубцами. Тонкая рябина и милосердная, простившая молодому Потапову все его сердечные выкрутасы Волга.

Потапов не стал дочитывать «Смерть Ивана Ильича». Он уже знал, предчувствовал, что дело там кончится плохо: наверняка Иван Ильич умрет, все к этому шло. Да и подсмотрел он вчера, не выдержал, в самый конец повести заглянул. Больной у Толстого свет увидел. «Вместо смерти был свет». Что ж, Льву Николаевичу виднее. Видимо, так оно и есть, когда последний контакт в мозгу человека разъединяется, — происходит вспышка. Поверим на слово. Что же касается самого Потапова, то в «данный момент» собирается он… жить. Да-да. Не заново, не с «новыми силами», не с «открытым сердцем» и «поднятой головой», а «просто жить», всего лишь, ибо «просто жить»— куда труднее, нежели воодушевляться на подвиги. Жить, работать — и не с новыми, а с прежними силами, с их, как говорится, остатками — жить и жить, покуда улыбки хватит на каждый из рассветов, что предстоит ему встретить и возлюбить.

Утром, садясь в машину, бросая пышнощекому бледному Василию: «Привет!»— Иван Кузьмич успел оглянуться через плечо (аж шея хрустнула!) на свои окна и в одном из них увидел Марию. Жена и прежде уходила из дома чуть позже Потапова, чтобы не пользоваться его «черным вороном», как величала она потаповскую персоналку. Невеселая у него жена, ух! — характерец… Но — своя. Во всяком случае, не притворяется. Не потому ли так долго и живут они вместе, восемнадцать лет, по нынешним меркам — вечность? И не оттого ли переходить от нее на «другую сторону Волги» Потапову совершенно не хочется? А Сергей, которому сегодня в военкомат на медкомиссию, за утренним чаем впервые за много лет улыбнулся родителям, каждому персонально.

— Слыхали? — как всегда, не отворачиваясь от дороги, словно с самим собой разговаривая, начал Василий очередную новость. — Террористы лайнер захватили…

— А почему не космический корабль? — потирая руки, будто они у него чесались, перебил Василия Потапов.

— Не понял…

— Скучно, Вася. Одно и то же.

— А я про что?! Думаете, у нас не угоняют? Да сколько угодно. Вчера по «голосу»…

— Скучно.

Помолчали. Машина выруливала к площади, где еще позавчера какой-то умелец рассыпал по асфальту стеклянные палочки, и Потапов жадно вслушивался: захрустят они под его машиной или нет? Не захрустели. Должно быть, вымели уборочной машиной, а может, раздавлены уже все, за два-то дня. «Хорошо, что не захрустели, — отметил для себя Иван Кузьмич. — Неприятно, когда под тобой что-то хрустит, ломается».

— Иван Кузьмич, вам ботинки западные не нужны?

— Чего-чего? Какие ботинки?

— Есть вариант. У вас ведь сорок второй? Имеются темно-коричневые, «саламандра» на микропоре, весят, как те перчатки, грамм по сто штука. Берите, не пожалеете. Ваша фирма таких не выпускает. Запчасти не те на вашей фирме.

— Послушай, Вася, а ведь ты американец.

— Не понял.

— Потенциальный, конечно. В тебе деловая жилка развита слишком.

— Что, плохо опять?

— Нет, скучно опять же.

— Какой-то вы, извиняюсь, скучный сегодня, товарищ директор.

И тут, прямо перед собой, сквозь переднее ветровое стекло, в конце фабричной улицы Потапов увидел трубу. Кирпичная, с закопченным верхом, этакая морковка немытая, — прямиком из земли! Дыма над ней уже давно не наблюдалось, фабричную котельную прикрыли года три тому назад, подключив фабрику к общегородской теплоцентрали. Труба превратилась в анахронизм.

«Труба зовет!» — улыбнулся Потапов. — Зовет не только сына в армию, но и меня — куда-то.

Потапов выбрался из машины возле проходной, ничего не сказав Василию, который несколько секунд наблюдал за удаляющимся шефом, поджав тонкие губы столь неистово, что рот у него превратился в пучок морщин, а затем с настроением высморкался прямо в форточку «черного ворона».

У проходной Потапов еще издали приметил розовые штаны: Настя! Вчера, перед отбытием в сон, Иван Кузьмич написал ей рекомендательное письмо, где самым серьезным слогом разъяснял неизвестному, однако неизбежному владыке Настиной судьбы, что девушка она замечательно честная, умная, открытая, самостоятельная и в то же время наивная и что положиться на нее можно, потому как закваска у нее земная, крестьянская, корневая — не эфемерная. И что помочь ей необходимо, и так далее, и тому подобное, в лучшем виде. Сейчас в конторе секретарша Софья Михайловна Кольраби отпечатает письмецо на фирменном бланке, и — в светлый путь, Анастасия.