Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Мастура?

Это Муртазаев из горкома комсомола, как всегда, в белой рубашке с засученными рукавами — в горкоме такой стиль. Муртазаев симпатичный, нравится девчатам до замирания сердца. Чем он так удивлен?

— Ты — Мастура? А где жила?

— На улице Тринадцати тополей.

— Извини, но тебя искал один парень. Спрашивал о тебе в горкоме.

— Не может быть. Какой парень?

— Обещал еще зайти, да, видно, заработался. Он из харьковчан…

— Харьковчан?

— Да.

— А давно это было?

— Честно говоря, давненько. Месяца два, наверно. Когда приехали украинцы? Захочешь его найти — сходи в строительный лагерь «Украина». На окраине Чиланзара…

Это был он, конечно, в те первые дни, когда вернулся и искал ее. Но при чем тут «Украина»? А не все ли ему равно было, где приткнуться, работать, с кем делить хлеб-соль? Все свои.

И не все ли равно ей теперь?

Недавно она ездила на свою улицу. Ничего не осталось ни от дома, где они жили, ни от особняка лесничего из Наяринска.

«Я помощник лесничего».

Об улице напоминала лишь редкая вереница тополей. Они росли среди свежей травы, как в чистом поле. И ни бугорка нигде. И качелей меж акациями, о которых вспоминал он здесь, на аэродроме, не осталось. Говорили, будет новая улица. С асфальтом. С большими домами. Все будет…

Только не будут больше бегать под окнами мальчишки с футбольным мячом, не увидит она в их «воротах» помощника лесничего.

Мама все еще сердилась на него, поминала недобрым словом. Считала, он виноват в ее ночных дежурствах на аэродроме, залетный сибиряк. Если и не ради него поехала ее дочь первый раз на аэродром, то это он, конечно, заразил ее несговорчивостью, ранней самостоятельностью и другими пороками. Мама до сих пор была уверена, что дочь надо крепче держать в руках и бороться, пока не поздно, с ее непростительной дерзостью.

«Я просто выросла, мама…»

Тогда, сидя на его чемодане у того куста, она смотрела в небо и твердила себе: «Я люблю маму… Я люблю маму…» Сколько они провели вместе в тот день? Пять минут? Или две минуты?.. Хватит вспоминать о нем.

«Обещай мне, что ты его забудешь».

Мама говорит: время лечит. От чего? От глупости, если верить маме.

Но все думается о нем, и день похож на день, и очень уж много прилетает самолетов. Опять сибирский… Главное, идти и не смотреть…

Ну, а если он прилетит, что она скажет маме? Никогда она не была такой робкой, как сейчас. И молчаливой. Потому что думает о нем. И здесь, на аэродроме. И дома, в своей палатке. Дом! Теперь все так говорят…

Вечером, когда Мастура сидела у палатки, пришла с работы мама и спросила:

— Почему ты дома?

Мастура не успела ответить.

— Ты сегодня не дежуришь на своем аэродроме?

Она покачала головой, прикрыв глаза. Сегодня ей дали отдохнуть.

— Пошла бы в кино.

Мама добреет, смотрите-ка! Но в кино не хочется…

Никуда она не пошла бы, если бы не появился Алимджан и не уговорил ее.

Киноплощадка на открытом воздухе, за белым забором, была переполнена. Над головами темнели ветви платанов, а над ними мерцали звезды. И под этими звездами голос с экрана неестественно громко декламировал:

— Завершается сев хлопка в Андижанской области… Шли хлопковые сеялки по необозримым полям. А диктор уже говорил с чувством:

— Ташкент строится. В город прибывают и прибывают посланцы братских республик. Недаром говорится, что друзья по-настоящему познаются в беде…

И по экрану пошли теперь колонны веселых ребят и девушек, закачались над ними плакаты: «Одесса с вами!», «Днепропетровск в Ташкенте!» А диктор продолжал еще торжественней:

— За Чиланзаром открылся лагерь строителей «Украина»!

Рослый богатырь нес на палке щит: «Мы — харьковчане». А сзади… Не может быть! Сзади шагал очень серьезный Кеша, и в руках его, вытянутых над головой, качалась фанерка: «Я из Наяринска», Алимджан вскрикнул:

— Смотри!

Мастура схватила его за руку и потянула из кинотеатра.

— Куда ты?

Они едва успевали извиняться перед другими зрителями, которым наступали на ноги.

— Он снова вернулся, — твердила Мастура.

— Да что ты! Это старый киножурнал!

Вероятно, старый… Алимджан сохранял свою всегдашнюю рассудительность, а Мастура не могла остановиться. На аллее, в парке, Алимджан стал без усмешки образумливать ее:

— Пойми ты… Он редкий парень, такой, каких просто нет. Но ты же сама сказала, что он улетел.

Мастура шла торопливым шагом. Алимджан уже посмеивался:

— Не теряй головы!