Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

И на следующий вечер, и на третий, и на четвертый засыпал он с этим чувством…

Разбудили его птицы. Слива над головой была набита щебечущими воробьями, как погремушка зернами. Никелированные шары на теткиной кровати лучились, словно каждый шар сам был маленьким солнцем. Все было безмятежно — и эти суматошные воробьи, забывшие про землетрясение, и солнце в никелированных шарах, и кровать под зеленым деревом, — вот только трещины на зыбких стенах, улица без заборов, ворота ничком, только нарастающий, неразгаданный спросонья железный грохот, от которого шарахнулись ввысь воробьи.

Кеша в трусах подскочил к забору, выходившему на поперечную улицу. Земля не тряслась, а гул нарастал отсюда. Наконец он разглядел сквозь пылищу: по улице лязгали танки, самые настоящие танки, как на войне. Он оделся наспех, побежал за танками и не видел, как к стене от дома Мастуры подполз бульдозер, во всю мощь ударил по ней, «под дых», своим скребком, и рассыпалась с камнями надпись «Ищу тебя», и все окуталось пылью.

Танки с разбегу вламывались в пустые дома, и те вздрагивали, как живые, и превращались в руины и воспоминания. Танки пробивали иные дома насквозь, но сколько-то они еще стояли, пошатываясь и прощаясь с городом, который дал им место много десятков лет тому назад. Пыль коричневым дымом вылезала из-под рухнувших стен, стирая с глаз деревья, улицы и сами танки. Каково-то дышалось танкистам!

Из пыльной мглы выбился строй поливальных машин. Прорубая себе путь сверкающими секачами, они то усмиряли пыль, то вязли в ней.

Люди скапливались вокруг, смотрели, как падают стены.

И Кеша смотрел, как за дорогой оголялась высокая стена, разделенная на разноцветные прямоугольники и квадраты, четкий план бывших комнат, еще недавно таких укромных. Взгляду открылись все цвета побелки. Чья-то легкомысленная, розовенькая. Чья-то бледно-зеленая, как говорят, салатовая. Чья-то желтая, как яйцо всмятку.

— Это Исановых? — спросили рядом.

— Раз, два… Нет, Кашьянцев.

— У мадам Кашьянц плохой вкус.

— Зато была хорошая комната, — сказала немолодая женщина в слезах, вполне возможно — сама Кашьянц. — И рояль.

Губы ее, словно бы судорогой сведенные, сложились в мучительную улыбку. Что слезы? Слезами горю не поможешь.

— Жили-жили, — горестно проговорила ее соседка, — и всё!

— Не ждать же, пока на голову упадет, — вздохнул длинный мужчина, вытер очки и успокоительно положил руку на ее плечо.

Бульдозеры подгребали битый кирпич, ломаные доски, куски лепнины. Немые свидетели чьей-то юности, чьих-то радостей, чьих-то потерь превращались в мусор. Но там, как на цыпочках, еще тянулась к небу лестница, а там торчала длинная шея обезглавленной колонны, а там, над неубранными холмами, как над могилами, чернела в пустоте окованная железом печь, напоминая, что придут холода. Они здесь недолгими бывают, но злыми. Об этом говорили в толпе. Для того и разбивают стены, чтобы на месте развалин быстрее разлеглись строительные площадки. А кто строить будет? Почитайте газеты.

«Из Москвы, Харькова, Минска в Ташкент прибыли стройпоезда. На железнодорожных платформах — экскаваторы, башенные краны, другая техника. В вагонах — квалифицированные мастера».

В одном месте бульдозеристы обошли ветхую дворовую будочку с косой крышей и деревянной трубой.

— Нехай стоит!

— Пригодится.

Ребята в грязных рубахах швырнули бревно в кузов самосвала, и низкорослый крепыш с раздутой грудью и шеей, на которой не сходился ворот, крикнул:

— Взял бы да помог, чем глазеть!

Кеша перепрыгнул через камни, подумал, что пиджака жаль, но что же делать-то, и стал выволакивать бревна, мешающие экскаватору, из-под ковша. Носили их и швыряли в машины, увозившие древесный хлам куда-то для дела. Дерево оказалось долговечней камня. Оно могло еще пригодиться. Могло хотя бы гореть.

Потом, вооружась лопатой, Кеша расчищал со всеми подъезды для самосвалов. Экскаваторы ссыпали в них каменный прах, и самосвалы увозили его в загородные овраги, ставшие кладбищем для многих ташкентских домов.

Расчисткой руководил молодой гигант, на зависть рослый, знающий свое дело, а потому добрый.

— Махотко! — кричали ему. — Когда перерыв?

— Сегодня! — отвечал он с хитроватой улыбкой. — Ручаюсь!

— Кто заставит нашего Махотко психануть, тому ставлю бутылку пива, — сказал крепыш, позвавший Кешу работать.

— Ты знайди ее, бутылку пива!

— Знайду!

Весь он был раздавшийся вширь, и лицо его, тоже широкое, тугое, в капельках пота, блестело.