Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

Мы обмазали клейстером забор, расправили на нем и пригладили ладонями афишу, на которой было крупно написано «10 — РЕНАТО — 10» и кувыркались акробаты. Их было десять — я посчитал пальцем, задержавшись на двух мальчиках в золотых трико, наших ровесников по виду, а мой Абик спросил меня:

— Ты умеешь крутить сальто?

Он спросил это неожиданно и без улыбки, и я тоже серьезно поджал губу и ответил:

— Не пробовал. А ты?

Абик заглянул в ведерко с клейстером и сказал:

— Много мажешь.

Я тоже заглянул в ведерко и стал набирать клейстера поменьше, стряхивая его с кисти. Все же на одну афишу нам не хватило. Это были «10 — РЕНАТО — 10».

— Я возьму ее домой, — сказал Абик.

С той минуты Абик сделался для меня человеком, умеющим крутить сальто. Я не распытывал. У Абика нельзя было ничего узнать, если он не делился сам. Из него нельзя было выбить слова против его желания.

Как-то я залетел в маленький двор того дома, где жила семья Абика. Знаменитость нашего переулка, голубятник Шурка Посныш, приманил двух чужих трубачей и показывал их соседским огольцам. Я хотел позвать Абика посмотреть на зобастых голубей. С этим я и вбежал, запыхавшись, во двор, где росли, темнея упругими листьями, два гранатовых деревца и все заборы увил длинными резными побегами виноград.

Я вбежал уже с открытым ртом, но не издал ни звука, остолбенев. Зажав Абика между кривыми ногами в начищенных, будто бы лакированных сапогах, часовой мастер Гурген Саркисович порол своего сына тяжелым ремнем. Он наносил Абику два-три кошмарных удара, с присвистом восклицая при этом странное и злое: «И-а!» и, выпрямляясь, вытирал пот со лба, с бровей, которые другому могли бы заменить усы. А черные усы болтались по бокам его искривленного рта лошадиными хвостами.

— Где моя лупа? — спрашивал он, передохнув.

Абик молчал.

Мать его убирала посуду после утреннего чая в саду.

— Воды! — рявкнул Гурген Саркисович.

Я подумал, что сейчас будут обмывать раны Абика, потому что сквозь его трусы проступили полоски крови. Мать Абика, самая красивая женщина в нашем переулке и его окрестностях, спокойно налила стакан минеральной воды из бутылки, стоявшей на столе, и поднесла мужу, даже не опустив своих большущих, загадочных глаз на сына. Гурген Саркисович тремя глотками выпил воду и снова взмахнул ремнем, похожим на темную железную полосу.

— И-а! Где моя лупа?

Абик молчал.

— Характер! — прорычал сквозь зубы отец, вытолкнул из-под себя Абика, подошел к столу и схватил бутылку.

Бутылка была пустая. Позже сам Абик, смеясь, рассказывал мне, что его отец перед поркой всегда открывал себе бутылку сельтерской. Через несколько дней Гурген Саркисович прислал Абика за мной.

— Зачем?

— Не знаю.

Войдя во двор, я оробело покосился на стол. Сельтерской не было.

— Он не брал лупу, — сказал мне Гурген Саркисович. — Я нашел ее у себя в столе, на работе. Всё.

И ушел в своих скрипучих сапогах чинить чужие часы. Я спросил Абика, почему он молчал, ведь его били больно и несправедливо.

— Я заставлю отца мне верить, — прошептал Абик.

Мы сидели в пустом цирке, ожидая, когда принесут афиши, и смотрели, как на арене, репетируя, тренировались Ренато — 10. Они были не в золотых трико, как на афише, а в синих рейтузах. Один из мальчиков все время ошибался. У него не получалось двойное сальто с рук самого старшего из Ренато, который, положив ладони одна на другую, подкидывал его от своего живота в воздух. Мальчик не мог удержаться на ногах, падал, разгребая пальцами опилки, а Ренато, негодующе морщась, кричал:

— Еще!

Мальчик снова упал и сидел на опилках, не вставая.

— Подстраховать! — крикнул Ренато.

Двое акробатов, крутившихся у барьера, подошли и стали ловить мальчика в воздухе, помогая ему устоять.

— Прочь! Еще!

Мальчик опять упал. Поднявшись и пошатываясь, он с опущенной головой побрел к барьеру арены и сел на него, около нас. Ренато размашисто подошел к нему. Мальчик вскинул ладони с прилипшими опилками и вытер глаза.

— Хлип! — громко сказал Ренато.

— Дай ему отдохнуть, Мирон Касьяныч! — крикнули из сбившейся на арене группы.

Мирон Касьяныч, имя которого показалось нам простым, как у конюха, и странным для «10 — РЕНАТО — 10», рекомендованных на афише итальянскими акробатами, огляделся и ткнул пальцем в нас:

— Любой из них скрутит быстрей тебя!

Абик встал и сказал:

— Вы его слишком сильно кидаете.

Мирон Касьяныч издевательски ухмыльнулся: