Иван Вазов - Повести и рассказы

— Постучи еще, — сказал Хаджия, потом обернулся и стал всматриваться в темноту, опасаясь погони.

— Однако, черт побери, как это тебе пришло в голову затеять эту комедию? А знаешь, если бы не ты, мне пришлось бы ночевать в кутузке: не было денег, чтобы заплатить по счету, да и румына я хватил кулаком… Э… постой! Слушай-ка, ведь у меня пропали четыре франка, что лежали в жилетном кармане! А я помню, что еще сегодня после обеда они у меня были. Кто-то меня обокрал…

— Хорошо, что напомнил! Это я взял их у тебя, когда ты нынче спал днем.

— Ты?

— И они на пользу пошли: дело в том, что Аслан сегодня зашел в «Париж» [1] В 1872 г. — одна из первоклассных кофеен в Браиле. (Прим. автора) , выпил три рюмки ликера, съел три коврижки и проглотил четыре рюмки рома — ведь он, понимаешь, три дня не ел, а в кармане ломаного гроша нет… Уйти из кофейни нельзя… Сидел там с утра до вечера, все ждал… Официанты вертятся вокруг него, словно легавые, — почуяли, что денег у него нету… И как заметили, что он все на дверь смотрит, потребовали уплатить четыре франка. А где их взять? Тут как раз я вхожу; вижу — быть скандалу. Аслан уже лезет в драку. Посылают за полицией… Вся кофейня смотрит в его сторону… Вижу: наш шалопут и тут осрамит и опозорит болгар… Ну, я попросил подождать, — сказал, что сейчас принесу деньги, и отнес туда твои четыре франка…

— Прекрасно сделал. Значит, ты его вызволил?

— Конечно.

— Как и меня — только из другой напасти… Да, скажи мне, Хаджия, как это ты в самое время заметил, что в гостинице вспыхнул пожар?

— Идут открыть нам дверь… Я возвращался из «Парижа» к тебе и еще у входа услышал твой приятный разговор с хозяином… Ну, я тут же придумал, что делать… Видишь, какой я умный — мог бы целой империей править… Входи!

Маленькая дверь открылась, и приятели вошли в дом.

Было начало февраля. Из России дули северо-восточные ветры, сковывающие все вокруг жестоким морозом. По одной из безлюдных окраинных улиц Браилы шел Брычков, бледный, задумчивый… Сбежав из гостиницы, они с Хаджией жили на краю города, сначала в заброшенной мельнице, потом в какой-то лачужке с дырявой кровлей и разбитыми окнами. Я сказал «жили», — но нет, там они проводили лишь вторую половину ночи. Остальные часы суток они просиживали в теплых кофейнях, где беседовали о политике и решали «восточный вопрос», чтобы обмануть свой голод. Когда же после полуночи официанты опускали шторы и принимались убирать столики в опустевшем заведении, товарищи с грустью выходили и возвращались в свою холодную хибарку; стуча зубами, они ложились спать с пустым желудком и окоченелыми ногами, — хотя в комнатке и была огромная кирпичная печь, она сурово разевала навстречу приятелям свое черное жерло и дышала на них не благодатным теплом, но невидимым облаком стужи, за что Хаджия каждое утро мстил ей потоком ругательств, усвоенных в самых захолустных румынских харчевнях. Теперь хэши питались через день, съедая лишь один хлебец ценою в десять бани, который Хаджия регулярно приносил три раза в неделю, получая его из милости в какой-то пекарне. Время от времени изобретательному Хаджии удавалось выпросить в кофейне для себя и Брычкова по чашке горячего кофе с молоком. Он даже поигрывал в карты и жульничал искусно, — не хуже Македонского. Выигрыш (а он всегда выигрывал) уходил на табак и на помощь другим неимущим болгарам. Брычков, столь же самолюбивый, сколь и бедный, не мог клянчить. Два раза он по настоянию Хаджии садился писать письмо отцу с просьбой прислать денег и оба раза с ожесточением разорвал написанное. Скитания и нужда еще не успели убить в его душе гордость, благородное и прекрасное качество в счастье, но, увы, бессильное против зимних ветров и головокружения от голода.

Сейчас он шел, глубоко задумавшись.

Вот уже два дня, как арестовали Хаджию — должно быть, за случай в гостинице. И эти два дня у Брычкова не было ни крошки во рту.

Юноша сейчас нес десять экземпляров своей поэмы, запас которых нашел почти нетронутым в одной болгарской лавке, — он собирался продать их каким-нибудь богатым болгарам. Это ему и раньше советовал сделать Хаджия. Но решился он лишь теперь. Нужда заставила его использовать это последнее средство, чтобы не умереть с голода. Душа его яростно восставала против такого способа просить подаяния, способа, как будто «приличного», но все равно унизительного. Время от времени он останавливался, готовый вернуться домой и бросить свои книжки. Потом снова шел вперед. «Нет, — говорил он себе, — надо идти: ведь я не делаю ничего бесчестного или непристойного. Глупо умирать, как собака, от голода, когда имеешь возможность спастись хоть на некоторое время… Я знаю, во мне что-то есть… я могу быть чем-то полезен; да ведь я и не прошу милостыни ни у кого… Я не крал, стыдиться нечего. Я продаю свои книги, как другие продают свои ткани, как рабочий продает свой труд…» Тут он вспомнил, как недавно в одной кофейне несколько молодых людей хвалили его поэму — то была для него блаженная минута, а богатый болгарин X. спросил, где можно купить его произведение, о котором отозвался очень лестно. Боже мой! Сколько людей ценят искусство и поэзию!.. Среди них есть и патриоты и очень богатые люди… Что им стоит заплатить болгарину франк за его книжку?.. Ведь это их не разорит. Они платят франк за чашку кофе с ликером, которую утром выпивают в кофейне. А он, Брычков, на этот франк будет жить четыре дня, может быть, даже неделю. В конце концов это болгарская книга, новая, называется она… «Почему бы ее не купить? Нет, я и вправду глуп, — говорил он себе. — Чего я стыжусь? Неужели лучше воровать?» Эти мысли немножко взбодрили Брычкова, и он направился к центру города.