Иван Вазов - Повести и рассказы

— Слушай, юнак, — сказал ему однажды Странджа, — спасибо тебе… спасибо… что не бросил меня. Вот теперь умру у болгарина на руках, и есть кому закрыть мне глаза… А это дорого, когда умираешь на чужой стороне. О родина!..

— Не волнуйся! — прошептал Брычков. — Успокойся, прошу тебя!

— Спасибо тебе, спасибо, брат! Я скоро уйду: не будет меня больше на свете.

— Но твое имя останется славным именем. Ты герой.

— Ах, Брычков!

— Ты счастлив хоть тем, что если умрешь, то умрешь с этими шрамами на лбу, с этими прекрасными воспоминаниями в сердце… Болгария никогда не забудет своих храбрых сыновей.

Странджа прослезился. Он протянул свои костлявые руки и крепко сжал пальцы Брычкова. Ему приятно было слышать слова утешения, когда его покидала надежда.

— Слушай, Брычков, — сказал он снова, бросая вокруг рассеянный взгляд, — не знаю, чем тебе отплатить! У меня ничего нет. Ничего, ничего нет… кроме глиняных мисок, а они ничего не стоят. Нечего мне тебе оставить на память.

— Ты оставишь мне свой пример.

— Да, вспомнил: есть у меня узелок на дне сундука. Давно он лежит там. В узелок этот я спрятал две драгоценные вещи. Пусть они будут дороги и тебе, Брычков! А где мои товарищи? Где Македонский? Где Хаджия? Ступай, юнак, приведи их, чтобы мне повидаться с ними перед смертью… Ах, сладко умереть за отечество!..

Брычков тихонько поднялся, открыл сундук и стал одну за другой вынимать все лежащие в нем вещи. Наконец он достал со дна узелок, в который было завернуто что-то мягкое. Юноша осторожно развязал платок и вынул какую-то бумагу, потом тряпку. Бумага оказалась листовкой, изданной в 1867 году Революционным комитетом. Тряпка была клоком от старого знамени; на ней остались только слова: «…или смерть!»

Драгоценные документы!

Брычков содрогнулся.

Странджа приподнялся и сказал:

— Дай, Брычков!

И, взяв в руки бумагу и клок знамени, поцеловал их. Потом проговорил слабым прерывающимся голосом:

— Прими их от меня! Не забывай Странджи! Отдай свою жизнь за Болгарию!

Он умер через два дня.

Брычков закрыл ему глаза. Он продал посуду и бутылки, чтобы уплатить за погребение. Один лишь он проводил Странджу до могилы.

Так угасали предтечи зари болгарского освобождения.

Брычков скитался по Браиле. Из прежних своих знакомых он отыскал только Хаджию. Хаджия ночевал в лачужке одного кирпичника. Он приютил и Брычкова. Днем Хаджия работал на пристани; вечером приходил и делился хлебом с товарищем. Но не всегда мог Хаджия получить работу, иначе говоря, хлеб. Зимой на пристани работы было очень мало. Тогда они голодали оба.

— Почему ты не напишешь отцу, чтобы он прислал тебе денег? — спросил, наконец, Хаджия юношу. — Что ж, так все и будешь голодать?

Брычков нахмурился.

— Отцу я не смею писать и не хочу его просить.

— Почему?

— Не могу.

— Почему не можешь? Ты же его сын.

— Стыдно мне.

Хаджия посмотрел на него удивленно.

— Стыдно тебе? А голодать лучше, что ли?

— Лучше… Я его бросил, не спросясь. А теперь написать: отец, дай мне денег! Нет! Не могу… Лучше с голоду умереть…

— Что же ты будешь делать?

— Возьмусь за работу, какая найдется.

— А в Свиштов не вернешься?

— Нельзя — я под подозрением, и турки меня в тюрьму посадят. Лучше уж тут, на свободе.

— Но ты не привык к такой жизни.

— Привыкну… Да и в конце концов может случиться что-нибудь… Я этого жду.

Хаджия вопросительно посмотрел на него.

Брычков покраснел и сказал:

— Если организуется новая чета, я отправлюсь с нею в Болгарию.

— Новая чета? Не верю.

— А я слышал об этом еще в Свиштове. Неужели ты думаешь, что мы больше не будем сражаться?

Хаджия призадумался.

— Если будет новая чета, я тоже в нее вступлю… Кто знает, может и составится. Говорят, что Панайот скоро приедет из Сербии. Может, за тем и приедет. Тогда по крайней мере будешь знать, за что умрешь; а эта жизнь — скотская жизнь, — добавил Хаджия и плюнул.

— Где Македонский?

— В Молдавии. Говорят, служит управляющим у какого-то помещика.

— А Попик?

— Попик живет у одного огородника; огородник взял его с условием, что весной Попик поможет ему сажать лук. Другие или работают, или голодают, как мы; не жизнь, а горе. Собачья жизнь. Лучше уж чета. Я еще берегу свое оружие. Не продал его.

Тут Брычков взглянул на него так, словно ему внезапно пришла в голову новая мысль.

— Слушай, какие же мы дураки! Столько дней голодаем, а не видим, что деньги у нас под носом.