Дмитрий Урин - Крылья в кармане

— Мути, бапамути воду, собака! — сказал он и сел на пол. — Васька тоже собака. Я помню.

Со дня организации колхоза каждый день он обещался избить меня и Василия. Пьяный, он был близок к этому. Но надо было сохранять спокойствие.

Я продолжал.

Достоуважаемые магистры, академики, бакалавры, доктора, профессора, доценты, а также прекрасные дамы, здесь находящиеся, — начал свою речь седобородый муж ученый, открывая всемирный конгресс в стенах всеевропейской академии. — Победоносное шествие исследующей, предвидящей и созидающей человеческой мысли продолжается. Еще один отрезок времени, еще один участок величавого пути науки пройден, и ученые люди, увенчанные лаврами и терниями, собрались в настоящее время здесь, чтоб рассказать миру о своих достижениях, ибо они принадлежат всему человечеству.

Передо мной сидел очень небольшой кусок человечества. Я видел бабу с ребенком — она безвыразительно смотрела на меня, выкатив унылые глаза русской богородицы, и придерживала свою правую — налитую, устойчивую — грудь. Прильнув к ней, ребенок сосал молоко, еле слышно чмокая. Я видел мужика Савельева-младшего с косой в руках. Окаменев, как на уездной фотографии, он смотрел на меня и слушал меня всеми силами. Я видел Настасью, тихую и пылающую, излучающую любовь. Я видел всю Балайбу.

— Достоуважаемые магистры, академики… Что ж, товарищи колхозники! Вам объяснять, как убирать хлеб, не надо. Вы это лучше всех профессоров знаете. Однако же давайте тут запишем, из чего состоит уборка.

Я показал пятерню и, помахав ею, как фокусник, загнул мизинец:

— Скашивание. Раз. Связывание хлеба в снопы. Два! — я загнул безымянный. — Складывание снопов в копны. Три! — я загнул средний. — Подвоз снопов к молотилке или же к тому месту, где молотят цепами. Четыре! — я загнул указательный. — Сама молотьба. Пять! — я загнул большой и поднял кулак, как часть ротфронта. — Теперь же, товарищи, ясно, что гораздо быстрее и выгоднее, если все эти пять действий, или же операций, сделает одна машина. Скашивает машина хлеб и тут же его обмолачивает. Такая составная, комбинированная машина и называется: комбайн. Комбайну в куцем личном хозяйстве делать нечего. Ему нужны обширные поля. Такие поля могут быть в двух случаях: или трудящиеся мужики соберутся артелью, сложат землю и сложат силы, или же вернутся помещики, землю отберут и на своем большом хозяйстве…

— Без глупостей! — сказал Василий. — Объясняй комбайн. Не касайся международной политики.

В это время вскочил Пушкин:

— А кто их пустит, интересно знать? Кто допустит, извините, — простое слово? Кто?

Как сила порожистых рек напрасно текла века за веками, не собранная лопастями гидротурбин, не существующая, а так просто — пейзаж, река, поток, время, — так сила злобы, сила жажды, сила жизни этих людей уходила в пустоту века за веками, словно звон колокольный, тающий в просторах.

Теперь эти силы собраны. Комбайн движется. В сборе одного урожая он блестит ножами и тарахтит барабанами молотилки — огромный танк завоевателей мира, социальный и технический, трудовой и придумывающий: коммунистический комбайн.

Я продолжал.

Было тише, чем в церкви. Мне казалось, что каждое слово мое доходило до сознания каждого балайбинского крестьянина.

— Эти машины будут у нас, — сказал Василий. — К весне будут.

Мужики глубоко вздыхали, молча смотрели на нас и не смотрели друг на друга.

Вдруг к столу подошел старик Холмогоров.

— Иди спать, отец, — сказал Василий.

— Постой, постой, — отец вытирал жаркий пот со лба и трезвел, выпрямляя спину.

Неожиданно, но резко он выпрямился и закричал:

— Люди! Еврея надо арестовать! — и схватил меня за руку.

Василий оттолкнул его. Он упал, сразу поднялся и снова закричал:

— Отцов бьют! Отцов!

Тогда к Василию подошел один из соседей и сказал тихо:

— Не трожь отца.

— Не трожь отца! — загудел кто-то в заднем ряду, и все зашумело.

— Не трожь!

— Отца не трожь!

— Отца!

Собрание зашевелилось, и жаркий ветер загулял по комнате, в ее шуме.

Я еще не отдышался после речи и не понимал всего, что происходит.

Когда все успокоилось, старик Холмогоров двумя руками стискивал мою худую руку у кисти, а его, полуобняв, оттягивал от меня председатель Горлов.

— За что ж его арестовывать? — спрашивал Горлов. — Объясни людям, психический старик.

— Обманывает народ машинами! — кричал старик. — Некрещеный человек путает мужиков. Пусть посидит, пока те машины приедут. Пусть сгниет на вечной каторге!