Дмитрий Урин - Крылья в кармане

— Раз, два, левой. Видишь Медведицу? Кастрюлю? А это вот — с оглоблями? Созвездие! Красота!

Но их остановил милиционер:

— Попрошу на тротуар. Не нарушайте порядка движения. И чего на небо рот раззявили?

— Благодарю, товарищ милиционер, — сказал Ленечка. И постовой решил, что перед ним пьяный. — Благодарю за службу пролетариату. — Взяв за руки своих друзей, Ленечка свернул на тротуар.

— Мы поставили милиционера на углу. Он смотрит за порядком. Мы поставили старика к трубе телескопа. Он следит за звездами. Мы занимаем все посты. — Люся обняла Алексея и Ленечку. — Необходимо добиться! Необходимо победить, ребята! Необходимо, потому что мы боремся за счастье!

За нами гнались.

Скрываясь от преследователей, мы с товарищем изъездили пять республик — значительную часть бывшей Российской империи, и сейчас я мог бы сочинить замечательную географию, чтоб доказать, как неправильно учили нас в детстве. Реки, правда, впадают в те же самые моря, даже, покамест, Волга тут без обману. Но все остальное? Сколько лжи я вызубрил в прекрасные зимние вечера, жертвуя сказками, звездами, друзьями, снежками хохочущих девчонок — снежками, похожими на поцелуи, может быть самые хорошие и простые! Сколько лжи я вызубрил за несколько детских лет!

Но географии я не напишу. Мне скучно заниматься ею. Я лучше напишу о том, как мы удирали.

Нас двое. Я — и товарищ мой, Василий Холмогоров. Я — из Екатеринослава, а он — из деревни Балайба Вологодской губернии. Собственно, по новой географии Екатеринославу дано имя Днепропетровск, в честь председателя украинского ЦИКа Григория Ивановича Петровского. И деревни Балайбы нет по новой географии. Есть колхоз — «Справедливый путь марксизма». Даже Вологодской губернии — и той нет.

Было нас двое. Я и Василий. За ним шел старый мужик с растрепанной бородой, в лаптях, с крепкой палкой в руке, пыльный, как пограничный уральский столб между Азией и Европой. Употребив это сравнение, считаю необходимым в скобках заметить, что никто на тот столб не обращает внимания и сам я не знаю, где же, по новой географии, кончается Европа и где начинается Азия. У стен Манчжурии? У польского кордона? Или в самой Москве, у памятника Тимирязеву, который в оксфордской мантии стоит у Никитских ворот?

За Василием вместе со стариком шла также роскошная красавица — босая, сонная, светлоглазая северная баба.

Мы ездили вместе. Вместе мы старались сдержать его преследователей. Вместе мы удирали от моих.

А за мной гнался американец.

Он ездил в широкополой шляпе, с двумя чемоданами, в которых лежало все необходимое цивилизованному человеку. Там были лыжи, подзорная труба, мельница для кофе, граммофон с голосом его любовницы, бритва, вакса и фиксатуар. Певчие птицы пели в его чемодане, весенние ландыши цвели в завинченных флаконах, и белье было заштопано аккуратно, как у министра. Американец знал множество языков и всю дорогу читал русскую книгу — перевод романа «Молочник Тевья» писателя Шолом-Алейхема.

С разных сторон подходили к нам преследователи. Мужик гнался медленно, но неустанно. Четыреста лет было его упорству. Советчиков он выслушивал внимательно и поступал по-своему. Баба шла за ним. В дороге они разговаривали редко, да и то больше по делу: «принеси, дай, постой». На привалах она искала вшей в своих прекрасных волосах. Спросили бы у меня, я бы дал ей первую премию за красоту хоть в Париже. Частенько они нас догоняли. Американец же находил нас неизменно в каждом пункте и, бывало даже, заезжал вперед, как бы поджидая нас.

Страшная была погоня!

Большие расстояния жизни прошли мы с другом моим, Василием Холмогоровым, и никакой географии нас не обмануть, никаким мужикам и американцам нас не сбить с истинного пути.

— Солнце — оно светит. Поглядите, пожалуйста. Теплота и свет падают на шею и щекочут нас материнской шерстью. Котята мы или тигрята — это там видно будет! Сквозь осень и ветерок чувствуем мы эту теплоту. Это есть полезные для человека, для организма и организованной жизни ультрафиолетовые лучи. Мы все знаем! Нас теперь не обманешь, не спрячешь в подвал, в избу без окон, в ночь!