Дмитрий Урин - Крылья в кармане

— Меня нет дома, — крикнул Шварц прислуге. — Я ушел, я заболел, я умер.

Вместе с теплым, но шумным ветром, когда прислуга открыла дверь, в комнату ворвался молодой человек.

— Где доктор? — спросил он сразу.

— Их нет дома, — ответила прислуга. — Не принимают.

— Что вы, милая, — сказал молодой человек, снял пальто и бросил его на руки растерявшейся женщины. — Мне и не нужно на прием.

Он остановился у зеркала и стал поправлять прическу.

— Скажите, — сказал он, расчесывая пробор, — что пришло письмо.

Прислуга прошла в столовую и растерянно доложила:

— Говорят, что письмо.

— Письмо? — удивленно переспросила прислуга, не видя в руках посетителя ни пакета, ни конверта.

— Вы что, плохо слышите? — повторил тот. — Ну да, письмо.

Предполагая, что это дворник или посыльный, Шварц вышел в коридор, но, увидев чистенького молодого человека, пальто которого висело уже на вешалке, поспешил пригласить посетителя в кабинет.

— Чем могу служить? — спросил он, не садясь.

— Сядем, — вкрадчиво, но вежливо предложил молодой человек.

Сразу почувствовав не врачебную цель визита, Шварц сел не за стол — в свое обычное, спокойное кресло, — а на один из стульев, стоявших у его стола для пациентов. Молодой человек сел на другой. Они сидели друг против друга у делового стола, за которым никого не было.

— Может случиться, что я ошибся, — сказал посетитель, вглядываясь в полное, ленивое лицо доктора. — У вас столько однофамильцев. Шварцев в России бесконечное количество — и немцы, и евреи, и русские.

— Да, — повторил доктор, — и евреи, и русские.

— И я не знаю, тот ли вы Шварц, которого я ищу, или не тот.

Тут молодой человек встал и бесцеремонно начал разглядывать доктора. Он смотрел на него и так, и этак, и сбоку, внимательно, время от времени задумываясь и как бы примеряясь: такой ему нужен Шварц или не такой? Все это время доктор поворачивал голову в сторону его взгляда, следуя за ним, как за ищущим объективом суетливого фотографа. Молодой человек не решался.

— Я боюсь ошибиться, — произнес он наконец. — Но я надеюсь на вашу честность. Я дам вам сейчас письмо, и вы честно ответите: вам оно адресовано или не вам.

— Хорошо, — ответил Шварц, прорезав толстое тесто своего лица круглыми линиями улыбки. — Я вам отвечу честно.

Что-то чрезмерно новенькое, манекенное, только что выпущенное из магазина было в наружности молодого человека. И неожиданным пятном казался старый, клеенчатый, битком набитый бумажник, вытащенный им из кармана.

— Я заранее приношу извинение за несколько неизящное пост-папье, — сказал посетитель, — но если вы тот именно Шварц, которого я ищу, вам будет все понятно.

При этом он подал доктору неровный обрывок бумаги, на котором чернильным карандашом были выведены такие же мятые и оборванные, как бумага, буквы:

«Шварц, — было написано на этом клочке, — вы, вероятно, живы. Очень прошу вас помочь подателю сего, мужу моей соседки. Мне нужно думать, что я еще способна помочь человеку. Во имя памяти. Клавдия».

Вероятно, по тому, как Шварц читал, посетитель догадался, что записка эта попала по адресу.

— Вот, — радостно сказал он, — как хорошо. Я долго искал вас. Мне очень нужны, особенно в этом чужом городе, помощь и сочувствие.

Шварц молчал. Он смотрел на молодого человека и зевал тяжело, как задыхающийся.

— Мамка, — крикнул он вдруг. — Иди сюда.

И тотчас в кабинет вошла жена доктора — высокая и пышная.

— Мамка, я, кажется, нездоров, — сказал ей Шварц, как будто в комнате никого не было.

— Еще бы. Ты переутомился.

Жена произнесла это с горечью и гордостью, как будто это сама она переутомилась, работая для неблагодарных людей. Поцеловав мужа в лоб, она поправила редкую прическу, сказала: «нужно отдохнуть» — и вышла.

Как только жена вышла, Шварц снова начал, тяжело задыхаясь и бессильно вбирая в себя воздух, зевать. Очутившись с глазу на глаз с молодым человеком, Шварц снова потерял время, как будто упустил его только что, из-за какой-то неуловимой своей неосторожности. Так путают время спросонья, и Шварц хотел оправдать напоминание, смутившее его покой, каким-нибудь сном или нездоровьем. Проще говоря, он хотел проснуться, в то время как не спал.

Во сне, конечно, всякое бывает.

Лежишь ты, например, спишь, храпишь, — время твое у ночного сторожа, в загнутом листике календаря, в сединах, смятых и растрепанных подушкой. И вдруг начинается игра в прятки. Времени ужасно как много. Кажется, можно играть столетия. Все прыгают, все знакомые дети. «Считай», — говорят они тебе, и плавающая в воздухе детская твоя рука считает: «Эне, мене, рес, квинтер, квинтер, жес».