Катерок рано выходил в первый рейс, в обгон солнышку спешил, как любил говорить мой совсем еще безусый помощник Виктор, стажер из Энского речного техникума. Солнце еще только лизнет красным языком небо над лесом — лес же у нас и по ту и по другую сторону почти сплошь, — а мы уже, глядишь, на полпути к поселку.
Вольготно бывает в такую рань на реке. Все перед тобой в прохладной утренней свежести и чистоте. На палубе, на скамейках, на спасательных кругах — всюду крупным потом роса. И, кажется, от нее зябкость. Но это не от нее. Это от воды на рассвете тянет таким приятным охмеляющим, холодком. И, как бы нежась в нем, кокетливо, красуется перед глазами широкая в весеннем разливе речка. Легкий ветерок старательно зачесывает ей локоны-волны и шевелит летучими гребешками, будто купаясь в них.
Это впереди катера. А позади него, за кормой, речка уже иная, растревоженная.
Нет, что ни говорите, а нравится мне игривая Быстриха, особенно в такое вот, весеннее время.
Но сейчас речь не о том. Сейчас я расскажу вам, об одном… ну, как бы тут лучше выразиться… Да просто об одном случае.
Каждое утро на «Утеныш» входила бойкая такая и непоседливая девчонка. Совсем молоденькая, лет, восемнадцати, не больше. Вся светленькая — и лицом, и бровями, и пышной своей волнистой прической, достигавшей узких и покатых плеч. А глаза у нее были похожи на родниковую воду, заключенную в темно-синий хрусталь. И эта прозрачная синь будто оторочена густыми темными пушинками-ресницами.
Девушка была говорлива, громко смеялась, щедро раздаривала всему окружающему улыбчивые взгляды. И в них не было, кажется, пока ничего, кроме озорной полудетской радости да еще, может, желания быть замеченной.
И ее замечали все. Мне было видно из капитанской рубки, как светлели у пассажиров лица, едва раздавался где-то на трапе ее голос. Я уже не говорю о своем стажере, Викторе, который, завидев девушку, на полуслове умолкал, и штурвал ему с этой минуты доверять было, пожалуй, опасно.
Девушку наперебой приглашали со всех скамеек, ребята ей уступали место:
— Садись, Любаша!
— Любаша, к нам иди!
Она в ответ дружелюбно и приветливо смеялась, на ходу благодаря. И все сияло в ней, плескалось, бродило.
Так было почти каждый раз. Каждый день, утром и вечером, слышался над Быстрихой Любашин смех.
И вот однажды встал ей навстречу, уступая место на скамейке, солдат. Он тоже был нашим постоянным пассажиром, потому как — я это знал — возил из города в воинскую часть почту. На вид вроде не очень и приметный, щупловатый, но поди ж ты, послушалась его Любаша: поблагодарила и села. Потом в непонятном замешательстве подняла глаза и тут же потупилась.
Солдат взял со скамейки и свою ношу, закинул ее на плечо и до самого поселка стоял рядом с Любашей, переминаясь с ноги на ногу.
Они сошли вместе (на трапе он пропустил ее впереди себя), но потом, видел я, они разошлись. Солдат стал взбираться по скользкой тропке на кручу — это была ближайшая дорога к воинской части. Девушка пошла направо, в поселок. Видать, она туда на работу ездила.
Солдат поднимался все выше, а Любаша неторопливо шла по тропке. И вдруг — понять не могу, как это они так угадали, — оба разом обернулись. И с добрую минуту неподвижно стояли.
Не знаю, что особенного было во всем этом, но Виктор, смотревший из-за приоткрытой двери рубки, внезапно с силой захлопнул дверцу и, облокотясь на штурвал, задумался. И стоял так, пока «Утенышу» не пришла пора вновь отчаливать.
А назавтра Любаша опять взбежала к нам по трапу. И опять посыпались ей навстречу приветствия, приглашения сесть…
Она по-прежнему улыбалась, с озорной игривостью и смехом отвечала, но глаза ее явно искали кого-то. Синий огонек под белесыми ресницами беспокойно метался.
Не знаю, что было минутой позже: «Утеныш» внезапно задурил, пошел зигзагом, и я вынужден был взять у Виктора штурвал. И тут же увидел Любашу и солдата. Они стояли у лееров спиной к рубке, и мне были видны лишь две лежавшие рядом на леерах руки. Широкая ладонь — его, и маленькая, с розовыми ноготками на тонких пальцах — ее.
Назавтра девушка и солдат опять оказались друг возле друга, и на следующий день… И каждый раз я видел покорно лежавшие на леерах две руки. Только, как мне казалось, расстояние между ними с каждым днем уменьшалось.
Вот и опять они друг возле друга. А руки сегодня уже совсем близко одна от другой. Мне кажется, что солдат и Любаша молчат. Они неотрывно смотрят вдаль. Навстречу им плывет облитая солнцем река.
Читать дальше