Александр Удалов: Чаша терпения

Короче говоря, был Курбан одержим одной заботой: как можно больше добыть денег, а на что они ему, что он задумал — никто не ведал.

Слухи ходили, что есть у молодого кузнеца деньги, и будто бы немалые. Хранит он их в зеленом сундучке, а где тот сундучок, один аллах ведает.

Были слухи и обратные, что нет у Курбана-кузнеца даже медного гроша, потому что сидит он голодом, на одной ячменной лепешке, даже чай пьет не каждый день.

Позади кузницы, за курганом, солнце опускалось за горизонт. Курбан не видел заката, но по тому, как все окрест ненадолго осветилось золотом — и дорога, и дремучий зеленый камыш, как, затеяв борьбу с этим золотом, синими змеями поползли из камышей сумерки, сначала понизу, по-над землей, и вот уже потухло золото на дороге, на листьях камыша, длинных и острых, похожих на узбекский серп; сумерки быстро ползли отовсюду; только в небе, в самом зените, еще шла какая-то причудливая игра или, может быть, борьба света и красок — синих и фиолетовых, что поднимались от земли, с бирюзовыми и золотыми, что еще держались вверху; по этой быстрой перемене света Курбан знал, что солнце село и что сейчас будет темно.

С наступлением темноты можно было кончать работу — поковок на завтра заготовлено достаточно, а дорога, как и всегда перед вечером, стала пустынна, ждать, видно, больше было некого.

Большими железными клещами, которые он держал в левой руке, Курбан вынул из горна белую, пылающую, как июльское солнце, подкову, положил ее на наковальню, ударил раза два молотком и вдруг прислушался. Со стороны шоссе донеслись веселые голоса, звон наборных уздечек, топот копыт.

Кузнец смотрел на дорогу, ждал, кто это там сейчас появится? Остановятся или проедут мимо?..

Подкова остывала, меняла свой цвет: сначала была красной, потом стала синей. Но, забывшись, продолжая глядеть на дорогу, Курбан все держал ее клещами на наковальне — в левой руке у него были клещи, в правой — опущенный молоток.

Стук копыт замедлился, и чей-то заискивающий, с хрипотцой, видимо уже немолодой, голос сказал:

— О-о, счастливец Низам-байбача, сам аллах многомилостивый показывает нам дорогу. Вот эта кузница.

Всадники остановились. Оттого, что все они были в белоснежных чалмах и дорогих халатах, а кони их были покрыты яркими и дорогими чепраками, Курбан растерялся и не мог сразу определить — сколько их было, пятеро или шестеро. Он словно онемел, продолжая стоять у наковальни и держать клещами остывшую подкову. «Молодой Низамхан! Желтая птица! — одновременно и радостно и тревожно подумал Курбан. — Это он самый богатый и, как говорят, самый щедрый человек в округе! Так вот он какой! А зачем он здесь?..»

— Эй, чумазый! — закричал тот же человек таким сухим и хриплым голосом, словно его внезапно схватили за горло. — Разве ты не видишь, собака, кто подъехал?1 Подойди сюда.

Курбан никогда не видел столько богатых и так роскошно одетых людей, но еще никто ни разу в жизни его так не называл. Он был оглушен и помедлил, раздумывая, выйти ему из кузницы или не надо, и тут же заметил: молодой всадник в парчовом халате — это, видно, и был Низамхан — легонько постучал хрипатого по плечу рукояткой камчи и сказал ему что-то укоризненное.

Курбан ничего не ответил, отвернулся, нахмурился и принялся бить молотком по холодней подкове.

— Послушай, мастер! Выйди-ка на минутку! — совсем рядом сказал спокойный голос.

Курбан оглянулся. Низамхан едва не въехал в кузницу — должно быть, это не позволила сделать ему низкая, черная от копоти кровля. Остальные спутники остались стоять на дороге.

Курбан вышел, вполголоса, хмуро поздоровался.

— О-о, ты, оказывается, совсем молодой мастер! — продолжал Низамхан, еле кивнув на приветствие кузнеца. — Скажи-ка, парень, где здесь живет человек по имени Юнус? Юнус Кенжаев. Знаешь?

— Знаю.

— Так скажи, как к нему проехать?! Ну-ка, объясни повразумительней! Сможешь?

Курбан помедлил какую-то долю секунды, ответил:

— Не знаю. А зачем вам Юнус, байбача? Он ведь бедный человек.

Смутная догадка шевельнулась в душе, тревога гулко, как набат, застучала в сердце.

— Бедность — не порок. Я его сделаю богатым. Говорят, у него очень красивая дочь. Верно это?

— Не знаю, байбача.

Теперь Курбана самого словно схватили за горло, и голос стал хриплый, тяжелый.

— Так скажи мне, как к нему проехать. Или лучше проводи нас. Я хорошо заплачу тебе. Вот, лови! — Всадник кинул золотую монету, величиной с пятиалтынный, она звонко стукнулась о сухую землю и куда-то откатилась в сторону. Курбан даже не шевельнулся, стоял с опущенными руками.