Дав Алексееву слово, я через неделю отправился в Жестелево, чтобы поговорить с Лидой. Что она скажет? Как отнесётся к переселению на Кубань?
Лида, как и все жестелевцы, была домоседкой. Многие из моих земляков, прожив жизнь, дальше своего района нигде не побывали. А тут вдруг, сразу в такую даль — за Дон, на Кубань!
В густонаселённое Жестелево наезжали вербовщики с разных мест страны. Каждый из них на все лады расхваливал свой край. Жестелевцы слушали, на ус наматывали, но согласия на переселение не давали. В один год восемь агентов но вербовке к нам приезжали, однако никто с места не тронулся. Лида даже в Павлово боялась переехать, а оно всего-навсего в двенадцати километрах от Жестелева. А тут — на Кубань, за тридевять земель…
«Одобрит ли она теперь моё решение, захочет ли оторваться от жестелевского гнезда?» Этот вопрос всю дорогу, от самого Гороховца до Жестелева, не давал мне покоя.
ДЯДЯ ФЕДЯ ИДЁТ НА ХИТРОСТЬ
О предстоящем переселении на Кубань Лида, оказывается, узнала за несколько дней до моего возвращения с военной службы. Узнала и готовилась дать мне бой…
— Погляди, — перешла она сразу в наступление, какое «счастье» нас там ждёт. — И она подвела меня к висевшей на стене лубочной картинке.
На ней была нарисована пыльная, затерявшаяся в степи дорога. На земле неподвижно лежит навзничь крестьянин средних лет. Семья в безысходном горе: умер единственный кормилец — её опора. В страшном отчаянии, судорожно цепляясь скрюченными пальцами за пожелтевшую траву, убивается вдова. Ужас застыл в глазах потрясённой несчастьем девочки-сироты.
— А сиротка-то ростом с нашу Анюту, — глухо произнесла Лида. — Боюсь, как бы с нами то же самое не приключилось.
— Всё будет ладно, — успокаивал я Лиду. — Кто подарил тебе эту картинку?
— Дядя Фёдор. Он сказал, что так будет с каждым, кто от отчего дома бежит, от родной земли отворачивается.
Ох, и хитрец же мой дядя! Хотел бы, чтобы Борины всегда по старому закону жили. Из Жестелева ни на шаг. А если кто и отлучится, то не дальше Нижнего Новгорода и не больше как на зимний сезон, на заработки, а к весне обязательно обратно домой, землю пахать.
Убедить Лиду было не легко. Дядя подготовил её, раздобыл где-то картинку, показывающую трагедию переселенца.
Подхожу ближе, читаю: «С. Иванов. В дороге. Смерть переселенца. 1889 год».
— Да ты, Лида, хорошенько посмотри, когда эта картина была нарисована, посоветовал я жене. — Нас с тобой с ту пору и на свете-то не было. Тогда труженику-крестьянину везде жилось худо, и никому не было дела до его нужды. А сейчас и люди не те, и время другое.
Пока мы спорили, лежавшая в кроватке Аня проснулась и заплакала. Лида бросилась к ней.
— Видишь, и Анюта не согласна, — подхватила Лида. И снова стала твердить о том, что в колхозе нам хорошо. Ведь только что всё нажили, а теперь бросай и отправляйся в какую-то Шкуринскую…
Лида в какой-то мере была права. В нашей деревне, которую прежде обходили стороной даже нищие, пришёл конец нужде. Безбедно зажили люди в колхозе.
Я объяснил Лиде, что если бы в Шкуринской дела шли так же, как и в Жестелеве, нас бы туда не посылали. Как коммунист я это хорошо понимал. Лида же мыслила по-старому. Она помнила правило: «Каждый за себя, один бог за всех». Не подходило это выдуманное собственниками правило к нашей новой, колхозной жизни. Мы её строили совсем по-другому: «Все за одного, один за всех».
Идти к коммунизму мы должны вместе со шкуринцами. А они отстали, не уберегли свои колхозы, и кулаки развалили их. Значит, наш долг помочь им, помочь вернуть к жизни колхозы, и тогда мы одним строем придём к лучшей жизни.
В тот вечер я почти склонил Лиду на свою сторону, и мы бы отправились с ней вместе на Кубань, если бы на другой день чуть свет не заявился дядя Фёдор к нам домой.
— Платить на новом месте как будут? — первым делом осведомился он.
— Сколько заработаю, столько и заплатят, — ответил я.
— Твёрдый оклад дадут?
Я сказал, что наша работа будет оплачиваться, как и в Жестелеве, трудоднями.
— Какую должность занимать там будешь? — не успокаивался дядя.
— Еду рядовым.
— Рядовым! Вот чудило! — Дядя пожал плечами. — В Жестелеве ты в бригадирах ходишь, членом правления состоишь. Здесь вся твоя родня. Брат — председатель сельсовета. Есть кому за локоть в трудную минуту поддержать.
— И там меня люди поддержат.
— Хм, поддержат… А бабковского мужика так поддержали, что его и в живых теперь нет. На тот свет отправили. Не любит казачество пришельцев из других мест.
Читать дальше