Константин Борин - О чём шепчут колосья

Дав Алексееву слово, я через неделю отправился в Жестелево, чтобы поговорить с Лидой. Что она скажет? Как отнесётся к переселению на Кубань?

Лида, как и все жестелевцы, была домоседкой. Многие из моих земляков, прожив жизнь, дальше своего района нигде не побывали. А тут вдруг, сразу в такую даль — за Дон, на Кубань!

В густонаселённое Жестелево наезжали вербовщики с разных мест страны. Каждый из них на все лады расхваливал свой край. Жестелевцы слушали, на ус наматывали, но согласия на переселение не давали. В один год восемь агентов но вербовке к нам приезжали, однако никто с места не тронулся. Лида даже в Павлово боялась переехать, а оно всего-навсего в двенадцати километрах от Жестелева. А тут — на Кубань, за тридевять земель…

«Одобрит ли она теперь моё решение, захочет ли оторваться от жестелевского гнезда?» Этот вопрос всю дорогу, от самого Гороховца до Жестелева, не давал мне покоя.

О предстоящем переселении на Кубань Лида, оказывается, узнала за несколько дней до моего возвращения с военной службы. Узнала и готовилась дать мне бой…

— Погляди, — перешла она сразу в наступление, какое «счастье» нас там ждёт. — И она подвела меня к висевшей на стене лубочной картинке.

На ней была нарисована пыльная, затерявшаяся в степи дорога. На земле неподвижно лежит навзничь крестьянин средних лет. Семья в безысходном горе: умер единственный кормилец — её опора. В страшном отчаянии, судорожно цепляясь скрюченными пальцами за пожелтевшую траву, убивается вдова. Ужас застыл в глазах потрясённой несчастьем девочки-сироты.

— А сиротка-то ростом с нашу Анюту, — глухо произнесла Лида. — Боюсь, как бы с нами то же самое не приключилось.

— Всё будет ладно, — успокаивал я Лиду. — Кто подарил тебе эту картинку?

— Дядя Фёдор. Он сказал, что так будет с каждым, кто от отчего дома бежит, от родной земли отворачивается.

Ох, и хитрец же мой дядя! Хотел бы, чтобы Борины всегда по старому закону жили. Из Жестелева ни на шаг. А если кто и отлучится, то не дальше Нижнего Новгорода и не больше как на зимний сезон, на заработки, а к весне обязательно обратно домой, землю пахать.

Убедить Лиду было не легко. Дядя подготовил её, раздобыл где-то картинку, показывающую трагедию переселенца.

Подхожу ближе, читаю: «С. Иванов. В дороге. Смерть переселенца. 1889 год».

— Да ты, Лида, хорошенько посмотри, когда эта картина была нарисована, посоветовал я жене. — Нас с тобой с ту пору и на свете-то не было. Тогда труженику-крестьянину везде жилось худо, и никому не было дела до его нужды. А сейчас и люди не те, и время другое.

Пока мы спорили, лежавшая в кроватке Аня проснулась и заплакала. Лида бросилась к ней.

— Видишь, и Анюта не согласна, — подхватила Лида. И снова стала твердить о том, что в колхозе нам хорошо. Ведь только что всё нажили, а теперь бросай и отправляйся в какую-то Шкуринскую…

Лида в какой-то мере была права. В нашей деревне, которую прежде обходили стороной даже нищие, пришёл конец нужде. Безбедно зажили люди в колхозе.

Я объяснил Лиде, что если бы в Шкуринской дела шли так же, как и в Жестелеве, нас бы туда не посылали. Как коммунист я это хорошо понимал. Лида же мыслила по-старому. Она помнила правило: «Каждый за себя, один бог за всех». Не подходило это выдуманное собственниками правило к нашей новой, колхозной жизни. Мы её строили совсем по-другому: «Все за одного, один за всех».

Идти к коммунизму мы должны вместе со шкуринцами. А они отстали, не уберегли свои колхозы, и кулаки развалили их. Значит, наш долг помочь им, помочь вернуть к жизни колхозы, и тогда мы одним строем придём к лучшей жизни.

В тот вечер я почти склонил Лиду на свою сторону, и мы бы отправились с ней вместе на Кубань, если бы на другой день чуть свет не заявился дядя Фёдор к нам домой.

— Платить на новом месте как будут? — первым делом осведомился он.

— Сколько заработаю, столько и заплатят, — ответил я.

— Твёрдый оклад дадут?

Я сказал, что наша работа будет оплачиваться, как и в Жестелеве, трудоднями.

— Какую должность занимать там будешь? — не успокаивался дядя.

— Еду рядовым.

— Рядовым! Вот чудило! — Дядя пожал плечами. — В Жестелеве ты в бригадирах ходишь, членом правления состоишь. Здесь вся твоя родня. Брат — председатель сельсовета. Есть кому за локоть в трудную минуту поддержать.

— И там меня люди поддержат.

— Хм, поддержат… А бабковского мужика так поддержали, что его и в живых теперь нет. На тот свет отправили. Не любит казачество пришельцев из других мест.