Михаил Златогоров - Вышли в жизнь романтики

Самоходный станок № 15 уже подходил к укрытию, когда трескучий удар прокатился по сопкам.

— Предупреждающий. — Николай развернул машину и поставил ее на место. — Ты под артогнем никогда не был?..

Вдруг ночь мгновенно озарилась заоблачной вспышкой, и под Женей содрогнулась земля.

— Во… вот это вдарил!.. «По фашистам огонь!..» — Николай сдвинул на затылок выцветшую зеленую фуражку и вытер лоб. — Спасибо, Женька… Фу, умаялся… Побили бы мне станок, если б не ты…

Побывав на месте взрыва и порадовавшись вместе со всеми удаче — сопочку срезало как ножом, развал горной массы произошел точно по расчету, — Женя с Николаем возвращались через Промстрой в поселок.

Небо неслышно осыпалось снегом, но ветра не было. Хлопья плавно опускались на плечи. Впереди роились огоньки Буранного.

— Он там опять, в зоне, — сказал Женя об Одинцове. — Здоровья совсем не жалеет.

— Дело любит. — Николай помолчал. — Другие про него говорят: «Бюрократ, такой-разэтакий…» Неправда! Просто лодырей и болтунов терпеть не может. Он с тебя потребует, спуску не даст, а потом ты сам ему спасибо скажешь.

Друзья обсуждали, удастся ли теперь быстро закончить канал и не замерзнет ли озеро на всю глубину до того, как начнут снимать перемычку. Потом оба замолчали, думая каждый о своем.

Они переходили через кочковатое болотце.

— Тут мостик есть, не поскользнись… — Николай безошибочно нашел в темноте уложенные на опорах бревна и пошел впереди Жени. — Что замечтался? Про мою сестру думал?

— Про нее, — признался Женя.

— Она про тебя тоже много думает.

— Правда?

— Она же мне все чисто говорит, как есть.

— Расскажи про нее, — тихо попросил Женя, — какая она маленькая была…

— Мы с Ядей вместе росли. Отец как в партизаны ушел, так и не вернулся. Мать другого мужа нашла. Только война кончилась, такая разруха… Кушать нечего было. Пойду с Ядей, червей накопаем, сетки заберем — и на целый день на озеро. Наловим — и давай уху варить… С пятьдесят первого по пятьдесят пятый служил. Может, и дали бы отсрочку, да писать никуда не стал. Мать у нас… э, не годится о матери плохо говорить, но не любили мы ее. Отчим — совсем чужой человек. Для нас наставница больше сделала школьная, Алена Ивановна, она и сюда письма шлет. Сестра так привыкла: Алена Ивановна и я — это для нее как мать и отец..

Болотце осталось позади.

Друзья шли уже мимо котельной.

Всюду в окнах Буранного приветливо горели огоньки.

Николай думал о Нелли, о большеглазой тоненькой Нелли, с которой танцевал на вечере… У Жени Зюзина все проще, они с Ядей почти ровесники, хорошая пара. А вот он, Николай, старше Нелли почти на десять лет. Но ему не хотелось говорить о себе. Он радовался счастью сестры и счастью шагавшего рядом синеглазого смелого паренька-ленинградца, который был ему теперь дорог, как родной брат.

Тревожными, грозными событиями отмечена была во всем мире последняя неделя октября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.

В Венгрии еще не умолкли выстрелы контрреволюционных банд, пытавшихся вонзить нож в сердце народной республики. На подступах к границам Египта сосредоточивались танки израильских прислужников империализма, чтобы вскоре совершить агрессию. Форштевни английских крейсеров вздымались на волнах в восточной части Средиземного моря: крейсеры подбирались поближе к входу в Суэцкий канал. Под крылья военных самолетов Англии и Франции уже подвешивались те бомбы, что были преступно обрушены на Порт-Саид. В армиях многих стран военнослужащим приостановили отпуска.

Мир мира повис на волоске.

Летавший в Москву, в Госплан, начальник Северостроя Одинцов видел, как до поздней ночи светились в Кремле окна правительственных зданий.

На оба полушария прозвучали спокойные сильные слова предупреждения, сделанного Советским правительством.

«В эти грозные часы… в этот напряженный момент истории…»

По радио передавались экстренные выпуски о международных событиях, и, как в годы войны, они назывались: «В последний час».

На тысячах и тысячах митингов прокатывался бурлящий гневом призыв:

«Руки прочь от Египта!»

Маленький поселок в горной тундре, выросший за несколько месяцев на перепутье северных вьюг и ветров, жил в эти дни теми же чувствами, что и бессчетная череда других советских поселков, деревень, райцентров, городов.