Виктор Дмитриев: Дружба

Зотов все это видел. Видел он и как девушка пошла к юнцу, покачиваясь на ходу как лодка. Короткая юбка приоткрыла ее круглые, хорошо обточенные колени.

Зотов тогда выбежал из ресторана, потому что собранные на цыган деньги беспокойно ворочались в его кармане.

Он не завидовал этим людям: им пришла хорошая карта, но когда-нибудь и ему привалят четыре туза.

Он ждал этой настоящей карты четыре года. Он знал, что тузы придут. И они пришли!

Зотов продвигался через толпу, как лобастый монумент в фетровой шляпе.

На Страстной площади он взглянул на часы и подозвал наемный автомобиль.

Проснувшись, Величкин нашел на столе записку и пакет с червонцами. Такого количества этих белых, туго накрахмаленных бумажек Величкин не держал еще ни разу. Их было двести штук. Зотов писал, что получил часть денег за изобретение и что для разрешения некоторых очень существенных вопросов он выехал на несколько дней в Ленинград и вернется не позднее воскресенья. Что это были за существенные вопросы, Зотов не сообщал.

Ни деньги, ни от’езд Зотова не переменили жизни Величкина. Он только купил Елене Федоровне несколько плиток шоколада, зная, что она очень любит сладкое. И поиски комнаты, и даже подачу заявления в контрольную комиссию он попрежнему откладывал. «Я не буду затевать никаких больших дел до приезда Зотова, — говорил он. — Тогда все окончательно выяснится».

Но хотя по внешности Величкин не проявлял никаких признаков удивления или нетерпения, от’езд Зотова озадачил его. Он не понимал, какие это существенные вопросы могли понадобиться Иннокентию в Ленинграде. Наконец, если все было закончено и получены деньги, то оставалось только взять соответствующую справку, и дело Величкина с контрольной комиссией было бы в основном улажено. Зотов отлично знал все это. Почему же в таком случае он уехал, даже не поговорив?

Однако выяснить все можно было, только дождавшись Зотова. И Величкин ждал. Недели таяла медленно. За понедельником, лениво переваливаясь, проковылял вторник. Среда висела над Величкиным так долго, словно и вовсе не намеревалась уходить.

Воскресенье было крайним днем, назначенным Зотовым для своего приезда. С утра Величкина дергало и распирало нетерпение. Он выходил в коридор, снова возвращался, грыз спички и сглодал мало не целую газету.

Чтобы чем-нибудь заполнить пустое, медленно пересыпающееся время, Величкин, надев свитер и длинноухую шапку, уехал в Сокольники.

На лыжной станции разговаривали громко и румяно, как никогда не разговаривают в городе. Юноши и девушки ходили из конца в конец широкого двора, переговаривались через головы незнакомых, хлопали себя по бедрам, топали ногами и делали множество ненужных, но радостных и задорных движений. Все они невольно раздвигали и выпрямляли плечи. Походка их менялась. Это не была уже торопливая рысца горожанина, по дороге на службу перебегающего крикливый автомобильный перекресток. Они ходили мерным пружинным шагом, почти походкой пионеров Клондайка и Алдана.

Просторные бревенчатые комнаты буфета и теплушки тоже были оборудованы по великолепнейшему Джеку. Здесь ходили широкоплечие люди в мягкой индейской обуви, здесь звонко улыбались черноглазые девушки. На промерзшем полу валялись льдинки, сбившиеся с мокассин и пьекс; они были перемешаны с пожелтевшей, осыпавшейся хвоей. Нехватало только стойки с разноцветными бутылками да оркестра, играющего тустеп.

Во дворе из темного пещерного сарая выдавали лыжи. Два человека, старый и молодой, копошились там во мраке.

Величкин выбрал финские беговые, узкие и острые; их концы были подняты кверху изгибом грациозным и точным, как нотный ключ.

Лучшие лыжи, конечно, не те, которые делаются на фабриках. Как и гениальные скрипки, они выходят только из мастерских немногих совершенных мастеров. Точнейшая копия с работы такого мастера всегда будет чем-то — одной сотой, но решающей сотой миллиметра, одним неуловимым изгибом — отличаться от подлинника. Все масштабы и углы, кривые и пропорции будут воспроизведены добросовестно и точно. И все-таки копия так же мало сможет заменить подлинник, как гипсовая маска — живое лицо.

Величкин за всю зиму первый раз стал на лыжи. И, как всегда после длинного промежутка, дело сначала не ладилось. Лыжи казались слишком легкими, просторные ремни ерзали по под’ему и часто вовсе соскакивали с ноги. Тогда лыжа уезжала от него далеко вперед. Слишком жесткие пьексы терли пальцы. На скатах лыжи с’езжали вбок, а на буграх пятились назад.