Аркадий Минчковский - Мы еще встретимся

— И очень хорошо, — произнесла она. — Молодые люди должны начинать с трудного. В мое время считалось бог знает каким подвигом уехать жить в Иркутск. Но были всегда передовые люди.

Наливайко посоветовал выписать «Ленинградскую правду».

— Будете себя чувствовать как дома.

Олег Оскарович пожал Рите руку. Сказал, что в Мурманске есть областная филармония и свои три газеты. Затем он удалился к себе в комнату и сделал какую-то запись в памятной книжке.

Больше всех печалилась Тоня. Сколько было весело проведенных вместе вечеров! Обыкновенно в эти часы в квартире все бывали заняты. Наливайки сидят в своих комнатах. Кукс стучит на машинке. Августа где-то ходит. А к Рите всегда можно пойти, поговорить с ней о том, что нового в школе. Да и Рите всегда было что порассказать Тоне.

— Вот я и уезжаю, — сказала Рита.

Тоня вздохнула.

— Я тебе напишу, — сказала Рита.

— Только печатными буквами. Хорошо?

— Ладно. Не скучай без меня.

— Я тебе тоже напишу. И вы тоже не скучайте с Юрой.

— Ты приедешь ко мне в гости? — спросила Рита.

Тоня задумалась:

— Когда вырасту большая.

— Можно и раньше. Я тебя буду ждать.

Это был их последний разговор в квартире. Потом Риту провожали. На вокзал ехали на такси. Аня вызвалась помочь Марии Гавриловне посадить Риту в вагон. Взяли с собой и Тоню. Ехали через площадь, мимо белой церкви. Потом по улице Маяковского.

Вокзал, с которого уезжала Рита, назывался Московским.

Тоня спросила:

— Почему он Московский? Ведь ты уезжаешь в Мурманск.

— В Мурманск поезда идут с Московского, — объяснила ей Рита.

Потом она поднялась по ступенькам в длиннющий зеленый вагон и смотрела на них через большое потное окно. Рита все время что-то говорила, но слышно ее не было. Тогда Рита пальцем нарисовала на стекле паровозик с дымом, и Тоня поняла — это значило: «Приезжай!»

Поезд тронулся с места ни с того ни с сего. Не было даже гудка. Рита поплыла в окне. Она замахала рукой, и Тоня вдруг почувствовала, что начинает плакать. Но она все-таки удержалась, только проглотила что-то соленое. Все трое пошли рядом с вагоном, но поезд побежал быстрее, и Риты почти не стало видно. Мария Гавриловна вытащила платок — глаза у нее были мокрые.

— Зачем вы плачете? — сказала ей Тоня. — Ей не будет скучно. Там ведь Юра.

Начиналась обманчивая ленинградская зима.

С утра квадрат двора белел выпавшим снегом. Днем столбик уличного градусника снова переваливал нолевую отметку. С крыш текло. Внизу густело бурое месиво. Погода упрямо не слушалась календаря.

В один из сырых, дышащих простудой дней Петр Васильевич впервые побывал на родительском собрании в школе. Случилось так, что собрание совпало со свободным днем в театре, и Аня отправила в школу мужа.

Ушел он туда чуть взволнованный, немного торжественный, а вернулся задумчивым и решительным.

— Тоня, — строго спросил Рябиков, когда все трое собрались за вечерним чаем, — почему ты мяукала на уроке?

Как всегда бывало в таких случаях, уши Тони вспыхнули, а голова опустилась вниз.

— Ну, объясни, зачем это ты?

— Это мальчишки, — выдавила из себя Тоня. — А мяукать они вовсе не умеют. Я им показала, как мяукают.

— На уроке?

— А они на уроке мяукали.

— Но ведь ты была еще дежурной!

Тоня заметила, что в ложке, которую она держала, кроме лампочки виден и кривой абажурчик.

— Тебя ведь за это оставили дежурить на другой день.

— Дежурной быть интересно. Я и повязку не отдавала.

— Кроме того, еще болтаешь на уроках.

— Это не я болтаю. Со мной все болтают.

— Ну, а ты не отвечай, — вставила Анна Андреевна.

— А не отвечать невежливо.

— Если ты станешь продолжать, тебя придется наказывать, — стараясь не выдать улыбки, сказал Рябиков.

Тоня очень быстро съела и выпила то, что требовалось, и встала из-за стола.

— Спокойной ночи, — ангельски кротко сказала она и, раздеваясь, с показной аккуратностью развесила на стуле свою одежду.

Вскоре молчаливо допивающие чай Рябиковы убедились, что Тоня спит.

— Их эта Анна Львовна сказала: «Девочка смышленая, живая. Даже чересчур, говорит, живая». А я думаю, Аня, ведь хорошо, если живая? Хуже, вдруг бы тихонькая… Как ты думаешь? — осторожно допытывался Петр Васильевич.

— И я так думаю, — согласилась Аня.

— «Соображает, говорит, ваша дочка хорошо».

Немного помолчав, Аня задумчиво сказала:

— Да, «ваша дочка»… А замечаешь, Петруша, меня мамой никак не назовет. Мамой Аней, и то как-то так — по научению.