Всеволод Кочетов: Ленинградские повести

Какая-то большая внутренняя правда, казалось Половникову, была скрыта и в этой внешней несовместимости плотника и девочки в полосатом платьице.

Трамвай уже пересек Каменный остров, прогромыхал по деревянному мосту через Невку, еще минута, разворот на кольце — и перед Половниковым вновь предстало то, что изображено было в его альбоме. Те же березы с грачами, те же бревна, груды кирпича, ящики с растворами. И даже плотник на том же месте продолжал отесывать длинную балку, придавая сосновому стволу квадратное сечение. Ничто как будто не изменилось на строительной площадке. Но Половников стоял и растерянно смотрел на широкую спину плотника, коротко и сильно взмахивающего топором, на женщин, размешивающих известковый раствор, на поднятый вверх кузов самосвала, из которого на мягкую весеннюю землю, звеня, сыпались кирпичи, — и чем больше смотрел тем сумрачней становился его взгляд. Он не находил того, что привлекало его в альбомном наброске. И совсем не потому, что на березах треснули почки, отчего тонкие ветви стали похожи на легкие струйки зеленого дыма, и не потому, конечно, что уменьшился штабель бревен возле плотника — бревна превратились в стропила и решетчато белели над третьим этажом возведенного дома.

В другое время Половников только порадовался бы тому, что произошло за неделю на строительной площадке. Но теперь ничего этого он даже не замечал, теперь здесь не было главного: не было девочки на бревнах. Картина потускнела и если не превратилась в будничную, то, во всяком случае, стала такой, каких можно найти в большом городе очень много. Это был оперативный кадр для фоторепортера, но художник не мог здесь сказать своего слова. Так же, как не мог он сказать своего слова, когда орудийный расчет в полном составе спокойно стоял возле пушки, накрытой брезентом. Зато сколько взволнованных слов, торопливо накиданных углем на грубой бумаге, находилось у него там, где артиллеристы, изо всех сил налегая на ободья колес, тащили свою пушку через болотные гати или, сбросив просоленные от пота гимнастерки, в дыму, копоти, черные, осатанелые, в бешеном темпе вели огонь по контратакующим вражеским танкам!..

Чтобы получилась картина, чтобы было искусство, всегда нужен огонь.

Девочка в полосатом платьице никак не походила на огонь, но если бы у нее оказалась какая-то внутренняя связь с этой стройкой, с этим деловитым, молчаливым плотником, она бы согрела все полотно, осветила бы его светом большой человечности. Из-за нее, из-за девочки, Половников и приехал в Новую Деревню, а не на Белевское поле и не за Московскую заставу, где тоже строят вовсю. Но девочки не было.

На березах кричали грачи, и от возни тяжелых птиц на землю летели сухие ветки. Одна такая веточка с прошлогодним желтым листом, как пропеллер, косо скользнув по ветру, зацепилась за альбом. Половников снял ее пальцами и опустился на смолистое бревно. Вопрос для него был решен: в новодеревенский сюжет проникнуть не удалось. Можно, конечно, взять да и самому посадить рядом с плотником девочку — сидела же она здесь прошлый раз, — но что это будет означать? Непонятно. Даже названия такой картине не найти. «Любопытствующая школьница»? «В гостях у дедушки»? «Ах, как интересно, дядя плотник!»? Половников невесело усмехнулся. Уж если брать для большого полотна из того, что у него есть в альбоме, то брать или корабли в порту, или встречу тракторов: и эффектно, и сильно, и темы значительны, и подписи к ним складываются сами собой.

Половников раскрыл альбом. Ветер, внезапно ударивший с Невки, вспучил, перекинул страницу. Опять возникли перед глазами Половникова грузные гусеничные тракторы у распахнутых ворот и возле них затерянный в толпе, оробевший колесный тягач. Так и просится надпись: «Вчера и сегодня». Половников, не закрывая, отложил альбом в сторону; ветер продолжал рыться в нем, шелестя шершавой бумагой, осыпая и тракторы, и корабли, и строительные леса звонкой чешуей березовых сережек.

Плотник, до этого ни разу не обернувшийся, точно почуял за спиной присутствие постороннего, оставил в бревне топор, разогнулся и подошел к Половникову, сел рядом с ним.

Половников увидел длинное безбородое лицо с глубокими складками, редкие брови торчком, внимательный взгляд светлых глаз, в которых, таилась хитрая смешинка старого мастерового.

— Рисуете? — Внимательные глаза заглянули в альбом Половникова. Ветер услужливо перекинул еще несколько страниц, и плотник, видимо, узнал себя. — А здорово это у вас! — Он вглядывался в рисунок. — Похоже. Хоть не приходилось зрить себя со спины, а вот вижу: я, как есть. И шапка, и пиджак, и ноги клешнями. А Варвара-то, Варвара, ишь полосатенькая!..