Александр Аборский: Год веселых речек

— Спокойно! Спокойно! Давайте-ка лучше так, друзья… Я начинаю, кажется, понимать: мы сами тут ничего не решим. Минуточку! — Каратаев поднял палец и, когда чуть поутихло, стал звонить в райком.

Гул еще минуты две держался в воздухе, потом, чтобы не мешать телефонному разговору, люди потянулись с папиросами в приемную.

И здесь, в канцелярии, как ты ни воюй с нею, тоже хлопот до черта, подумал Таган, сидя на подоконнике в приемной отдельно от всех. И сам ты ничем не отделен от этих людей с их нуждами, волнениями, спорами. Потому, в любом настроении и где бы ты ни находился, вернешься жить к ним, разделишь их страсти, труд и долг.

Не менее часа улаживали машинный конфликт. Назарова не оказалось в кабинете, отыскали дома, и тоже в последний момент: секретарь райкома уезжал куда-то — на опытную станцию к селекционерам или в плодопитомник, по неотложным делам, сердился, что задерживают, да еще и не решался самолично распорядиться техникой. Велел подождать. Он связался с Каракумстроем и теперь уже вполне легально заполучил экскаватор на полмесяца. А потом потребовал к телефону, по очереди, Мергенова и Баллыева, разбранил обоих, но все же велел дать экскаватор Баллыеву. Ему первому.

Решительно недовольный таким оборотом дела, Иванюта мрачновато заметил Чарыяру:

— Бери, бери, хозяин, да райкому спасибо сказать не забудь. Только учти: практики у твоих людей нет. Как вы его пустите? Роторные у вас никогда не собирали… Ей-богу, пока ты инструкцию изучаешь, сосед лопатой выкопает, — съязвил он под конец.

— Пустим, Анатолий Федорович, пустим, не беспокойтесь! — заявил в ответ Чарыяр. Он заставлял себя улыбаться, а сам мучительно соображал: кто же в колхозе сумеет подступиться к этой машине?

Башлыки, покидая водхоз, не глядели друг на друга. Мергенов негодующе усмехался: Чарыяр судорожно потряхивал камчой, хлопал ею по сапогу и чувствовал себя неважно. Этой конторы он опять не минует, впору хоть сейчас начинать извиняться да кланяться, а Иванюта от него уже нос воротит.

И все расходились. Скобелев напоследок читал какие-то стариковские нотации Каратаеву. Таган, прощаясь, неловко сунул ему руку. Начальник водхоза выглядел уныло; Иванюта, наоборот, был оживлен, непонятно почему, словно их контору премировали.

На улице Сергей Романович попросил Тагана проводить его, если тот никуда не спешит, и они пошли вдоль глинобитных заборов, чуть затененных зеленью деревьев. Солнце садилось, оно стало красноватым, и оттого розовела пыль над дорогой. Старика тянуло пофилософствовать.

Его радовала шумиха, свидетелями которой они только что были, сказал он. Ведь во времена его молодости здесь молились кетменю, башлыки слыли антимеханизаторами, а к нынешнему башлыку подобная кличка не пристанет.

Затем Сергей Романович толковал о пользе практики, покалывал Мурадова: дескать, зря он штаны протирает в министерстве. Таган плохо слушал, иногда даже теряя нить разговора. Кстати, никакой он не чиновник и собирается уйти из министерства. Вот поставит подпор, а там, до осени, надеется продвинуть свою работу. О ней Скобелев отчасти знал от Лугиной и от друзей из академии наук. Инженеру непременно следует воспользоваться данными о подземных водах, добытыми гидрогеологом Сахатовым. Таган поблагодарил за совет. Конечно, он свяжется с Клычем Сахатовым, после майских праздников, это в своем личном плане инженер намечал, ведь у Сахатова постоянно под рукой две буровые установки на необследованных окраинах долины, и вообще он, Таган, много ждет от их экспедиции, так что без них ни шагу, польстил он старику. В ответ Скобелев закряхтел довольно.

— Завидую вам, молодой человек! — сказано было после паузы, и сейчас это обращение не казалось обидным. — Ну, а дамбы, плотины и даже малые арыки — от этого, от прямой практики, все же не отрывайтесь.

— Вы правы, Сергей Романович. И вот увидите, осенью возьму участок или прорабство на строительстве третьей очереди канала, затем — плотины на Аму-Дарье, а если силенки найдутся, и еще раздвинем горизонт… — доверительно и словно бы незадумываясь проговорил Таган.

Возле общежития остановились. И тут за воротами послышались чьи-то торопливые шаги; звякнула щеколда, калитка распахнулась, и в ее невысоком проеме показалась Ольга, сияющая, в легком сером платье без рукавов; пышные волосы были пронизаны светом солнца и отливали золотом.

— Ой, Таган! Как я рада!.. — От ее певучего голоса все внутри содрогнулось, и Таган, точно виноватый, покраснел, не умея скрыть свои чувства.