Олег Меркулов - Комбат Ардатов

— У меня нет! — крикнул кто-то виновато.

— У меня тоже! — выкрикнул еще кто-то.

— У меня мало!

— Стоящие рядом — поделиться! — приказал Ардатов. — Быстро! Не из подсумков — из вещмешков. — Он заметил, что у кого-то в глубине группы светится в рукаве шинели цигарка. — Докуривай!

— Больше половины, черт! — услышал он, как жалеют курево и как советуют, что сделать: — «Ты приплюнь, да за пилотку. Она там и подсохнет. Чего ж кидать добро-то!»

— Беречь воду! Больные есть?

— Есть! — выкрикнул Тягилев. Ардатов узнал его по козлиному голосу. — Есть!

— Вы, Тягилев?

— Нет. Тут трое, товарищ капитан. С этой, с куриной слепотой. Землячки мои, оказалось, однако.

В строю захихикали и засмеялись:

— Ай да болячка!

— А кори у них нет?

— Тихо! — оборвал Ардатов. — Что вы хотите, Тягилев?

— Разрешите, товарищ капитан, им идти особо. То есть, чтоб в сторонке. И людям мешаться не будут, и самим удобней. Я их поведу. Ведь она, товарищ капитан, слепота эта, как солнышко сядет, начисто глаза отнимает. А пилюльки не помогают, — объяснил Тягилев.

— Больные, выйти из строя. Тягилев, отвечаешь за них.

Ардатов знал, что такое куриная слепота. Под Вязьмой, скитаясь там по лесам, пробиваясь из окружения, они голодали, и на нескольких человек напала эта слепота. С наступлением сумерек они становились беспомощными. Он посмотрел, как Тягилев выводит из строя своих подопечных, и как они изготавливаются идти за ним, встав на ощупь в затылок друг другу, держа переднего за хлястик шипели. Все трое были крупными, тяжелыми мужиками, на голову выше Тягилева, который между тем радостно суетился возле них, приговаривая:

— Кабы эта весна была, так щавелем покислились бы, оно бы все и прошло. Али пучкой, али еще чем. А тут сухость одна, полынь. Это разве земля! Однако, может, терен тут растет?

— Еще больные есть? — спросил Ардатов. — Нет? Все ясно?

— Ясно!

— Не первый раз!

— Ясно!

Ардатов не мог различить всех тех, кто отвечал, тех, кто глухо и без особых восторгов говорил «ясно», «не первый раз». Привычным движением вскинув вещмешок за плечо, сказав себе: «Ну, лиха беда — начало!» — он дал команду:

— Нале-во! Направляющие, за мной! — Он вышел вперед. — Шагом марш!

Как это положено по уставу для оркестра, с первым же шагом музыкант лихо заиграл суворовский «Походный марш». Ардатов даже вздрогнул, потому что гобой взял высоко и тонко, отчего на душе словно скребнули кошки, и Ардатов, обернувшись, крикнул:

— Отставить! Отставить! Музыкант, ко мне!

— Бросьте вы эти штучки! — строго выговорил музыканту Ардатов, когда музыкант догнал его и пошел рядом. — Из музвзвода?

— Из ансамбля. — Музыкант был коротенький, толстый и, судя по хриплому голосу, пожилой. — Отчислили в строй.

— Водочка? — догадался Ардатов.

— Она тоже, — признался музыкант, — но главное — отсутствие должного почитания начальства. Как оказалось, это в армии вредит крайне.

— Давно в армии?

— Уже три месяца, — помедлив, чтобы вздохнуть, ответил музыкант. — Три месяца шесть дней. — Он опять вздохнул.

— Считаете? — недобро усмехнулся Ардатов. — Зря. Счет будет длинным: рано начали. Не об этом сейчас надо думать. Или никак не отвыкнете? Там покойничек, там свадьба, так?

— Так, — признался музыкант.

Ардатов в свете звезд разглядел у музыканта под рукой длинную узкую коробку с гобоем.

— Пора отвыкать.

— Не так-то легко отвыкнуть. Думаете, это просто? Сорок лет человеческой жизни против трех месяцев другой. «Налево! Направо! Кругом!» — сердито и горько скомандовал сам себе музыкант.

— Не просто, — согласился Ардатов. — Жизнь ничего была? Как ваша фамилия?

— Ничего, ничего, ничего, — быстро подтвердил музыкант. — Васильев. Николай Сергеевич Васильев. Бывший работник Саратовской филармонии, — представился он. — Ничего была жизнь. Много ли холостяку надо? Как никак, а каждый вечер, после концерта, конечно, хороший ужин, ну, и вообще — свой народ — музыканты, актеры. Искусство… Это, знаете… Хотя обыватели и называют нас «богема». Все-таки…

— С водочкой ужин? С ней? — спросил, не дослушав, Ардатов, заранее зная ответ. Он понимал этого Васильева, представлял его жизнь, знал, что Васильев к ней привык, что иной для него не существует, но сейчас обстоятельства были такими, что Васильев обязан был жить другой жизнью. — Стрелять умеете?

— Стрелял, — ответил Васильев. — В ансамбле дали попробовать. Все мимо. Нужны, знаете, репетиции, то есть, я хотел сказать, тренировки.