Это была Вера. Она стояла в ларьке своего отца и смотрела на Талдыкина с восхищением и негодованием. Перед ней на стойке лежали колбасы, селедки, огурцы, корзинки с вишнями, пирамиды абрикосов. По бокам, сложены были мочалки — напротив находилась баня, и торговля мочалками шла хорошо. Позади, за ее спиной, вдоль стенки ларька, стояли на полках банки конфет.
Талдыкин отлично знал Веру. Чтобы доставить ей удовольствие, он крикнул вслед убегавшей девушке:
— Шваль детскодомская!
Потом стал подходить к ларьку, разглядывая голые, полные Верины руки, совершенно ровной толщины от плеча до кисти. Верино круглое лицо залоснилось. Она вся колыхалась под широким синим платьем с большими желтыми цветами. Стоя на месте, громко стучала каблуками о дощатый пол ларька, как взволнованная лошадь в конюшне.
Талдыкин подошел вплотную к стойке и, смотря ей прямо и лицо, слегка прищурил правый глаз.
— Хь-хь-хь-хь-хь! — тонко засмеялась Вера, откинувшись назад и показав редкие зубы.
Талдыкин, глядя на нее в упор, взял абрикос и сунул в карман. И снова прищурился.
— Хь-хь-хь-хь-хь! — засмеялась она опять.
Смех этот был похож на писк резиновой детской коровки со свистулькой. Нажмешь коровку — свистулька пищит. Талдыкин щурился еще и еще, и Вера смеялась. Талдыкинские пальцы побывали в огурцах и в толстых красных вишнях со светлыми брюшками. Карман его пиджака оттопырился.
— Придешь? — спросил он. Вера смеялась по-прежнему.
«Придет», — решил он уверенно. И прибавил:
— Принеси чего-нибудь.
Он пошел прочь от ларька. На углу он остановился, обернулся и прищурился ей на прощанье. Потом побрел дальше, все уторапливая шаги. Минут через пятнадцать он вошел в подъезд большого дома и стал подыматься по мраморной грязной лестнице.
4
На лестнице было прохладно до дрожи.
По штукатурке стен вились цветы и длинные женщины в хламидах.
Поднявшись до первой площадки, Талдыкин остановился перед окном. Окно состояло из множества мелких цветных стекол, вставленных таким образом, что получалось изображение леса, охотников с луками и оленей. Один олень был с крестом между рогами.
Талдыкин видел это окно не впервые, но остановился посмотреть еще раз. Оно ему правилось. На лестнице стояла глубокая, пыльная тишина. Разглядывая оленей с топкими рогами, рассматривая их круто повернутые головы, Талдыкин задумчиво жевал абрикос. Тусклый многоцветный луч блуждал по его лицу.
Швырнув косточку в угол, Талдыкин пошел дальше. Окно следующей площадки изображало замок, лимонный закат, рыцаря, пронзающего дракона копьем. Но Талдыкин только мельком взглянул на него. Он подошел к двери, на которой висела дощечка с надписью «Александр Григорьевич Мильдин», и твердо нажал кнопку звонка.
За дверью раздались приближающиеся шаги.
— Кто? Кто? — спросил недовольный женский голос.
— Аня, открой, — проговорил Талдыкин.
Звякнула цепочка, и дверь стремительно открылась.
— Митенька! — вырвался радостный возглас из томной передней.
— Вот видишь, я пришел, — снисходительно сказал Талдыкин, переступая через порог. — Видишь, я все-таки пришел.
Где-то вдали, внутри квартиры, открылась дверь. Хлынул тусклый свет, и прозвучал раздраженный голос:
— Опять Талдыкин, мамаша?
— Здравия желаю, Александр Григорьевич! — громко крикнул в ответ Талдыкин.
Но дверь уже закрылась, и свет исчез.
Вокруг талдыкинской шеи обвились горячие руки.
— Пусти! — строго сказал Талдыкин освобождаясь. — Дай мне чаю.
Талдыкин сидел в столовой за огромным столом, под тяжелой люстрой, на мягком резном дубовом стуле с высокой спинкой, и пил чай. В углу светилась стеклянная горка с собачками и слонами. Перед Талдыкиным на столе — масло, сыр, ветчина, мед, булки и крендельки. Талдыкин резал булки, намазывал их маслом, покрывал ветчиной и отправлял в рот, выкатывая при каждом глотке глаза. С глубоким наслаждением хлебал он чай.
За его спиной стояла Анна Мироновна Мильдина, опершись грудью о спинку стула. Она была в зеленом капоте, полная, среднего роста, неопределенных лет. Волосы ее тоже были скорее зеленые, чем рыжие. Нижние веки глаз слегка одрябли, пообвисли, и большие зеленоватые глазные яблоки вылезали наружу.
Она с напряженным вниманием следила, как ел Талдыкин. Запудренное лицо ее светилось изнутри.
Между столовой и комнатой Александра Григорьевича был коридор. Дверь из столовой в коридор стояла открытой. Они не заметили, как на пороге появился сам Александр Григорьевич в фетровой шляпе и с тростью в руке. Несмотря на свою молодость, Александр Григорьевич служил уже юрисконсультом. У него были крохотные черные усики, чрезвычайно коротко подбритые, не больше пятнышка, под самой перегородкой между ноздрями. Он остановился на пороге и молчаливо следил за тем, что происходит в столовой.
Читать дальше