Иван Курчавов - Шипка

Где-то на соседней улице зазвонил колокол — гулко, но монотонно, с длинными промежутками, будто звал на поминки или отпевание усопшего. Иван снял кепи и трижды осенил себя крестным знамением. И вдруг вспомнил, что в день его отъезда точно так звонил колокол в его родном селе, в Демянке. Сундучок уже был уложен на дровни, и он ждал, когда сосед тронет за вожжи. Своего коня у них с матерью не было, на помощь пришел добрейший мужик дядя Гриша. Мать проплакала всю ночь, и думалось Ивану, что выплакала она все свои слезы. А тронула лошадь дровни, и ухватила Марья Петровна своего сына за шею, запричитала на все село: «Да куда ж я тебя провожаю, сокола моего ясного! Кто же закроет очи твои голубые, коль не пощадит тебя бусурманская пуля! И что делать-то я буду одна-одинешенька, без первого моего помощничка, без Иванушки-сиротинушки!» Долго крепился Иван, не выдержал и тоже заплакал. Тогда дядя Гриша приостановил буланого и сказал так, чтобы слышали не только Иван с матерью, а и все, кто пришел проводить малого в теплую, но далекую страну: «Хватит лить слезы попусту! Чего раньше времени беду накликать на сына? Плакать надо, да не о сыне, Марья! Плакать надо о братьях наших болгарах, коих мучают и убивают турки! Иван на святое дело идет, штоб кровь невинная не лилась, штоб братья наши мученью не подвергались. И помощники у тебя будут, Марья, вся деревня придет к тебе на помощь: посеем, запашем, уберем — в беде не оставим. А ты, Иван, домой не возвращайся до тех пор, пока последнего турка из Болгарии не прогонишь, это тебе наш, мужицкий наказ, всегда ты про него помни!»

Поклонился Иван дяде Грише, мужикам и бабам, плотно окружившим дровни, и тронулся в дальний путь. Когда проезжали мимо погоста — залились колокола вдруг радостным, прямо-таки пасхальным звоном. «Пономарю целковый дал, — улыбнулся дядя Гриша, — штоб проводил он тебя не как на похороны, а как на праздник светлый. Это штоб у тебя, Иван, дум дурных по было. Голову ты всегда высоко держи. Весело будет - пой, плакать захочешь — слезу на песню поменяй. Запомни, малец: грустного человека на войне быстрей убивают, чем веселого!»

Вспомнил Иван мать, дядю Гришу, родные места, и как-то грану потеплело у него на душе. А может, и от того, что прекратился холодный, наскучивший дождь? Тучи еще плыли, низкие и черные, но уже не бросали на Кишинев дождь со снегом, словно решили пощадить кишиневцев и их многочисленных гостей, таборами расположившихся в центре и на окраинах города, — всех тех пехотинцев, артиллеристов, пионеров, гусар, драгун и казаков, которых тревожная труба подняла с обжитых мест и пригнала сюда — на холод, снег и дождь, под ветры и метели.

— Солдатик, можно вас на минутку! — послышался негромкий торопливый зов.

Иван оглянулся. К нему спешила молодая девушка в коротком пальто табачного цвета, в невысокой фетровой шляпке и с легким газовым шарфом, который опускался по спине до края пальто.

— Я вас слушаю! — сказал Шелонин и даже козырнул, словно увидел перед собой ротного командира.

— Извините, но мне нужно вас беспокоить, — проговорила она еще тише. Слова она произносила с едва уловимым акцентом, и Иван догадался, что перед ним нерусская девушка.

— Я вас слушаю, — повторил он, не зпая, что можно сказать еще.

— Я болгарка. — произнесла она медленно, — я приехала в Кишинёв, чтобы найти тут болгарское ополчение.

Вот бы никогда не подумал он, что это болгарка! Иван внимательно взглянул на девушку. Русые, расчесанные на пробор и аккуратно заправленные под шляпку волосы, карие, теплые и улыбающиеся глаза, маленький розовый рот с припухшими, как у ребенка, губами!.. А говорили, что все болгары похожи на цыган… Чего ж тут цыганского! Девушка стоит и улыбается, и оттого ямочки на ее щеках кажутся глубже, а прямой, словно выточенный, нос становится задорнее и веселее.

— Так можете вы ответить мой вопрос или нет? — с той же улыбкой спросила болгарка.

— Точно-то я не знаю, — с огорчением ответил Шелонин, — но слышал, что болгары приехали. А вот где они?.. — Иван виновато пожал плечами.

— Как жаль! — Девушка вздохнула.

Иван пожалел девушку и упрекнул себя за то, что не расспросил Неболюбова про болгар: тот их видел дня три назад, наверняка знает, где они расположились. Но Неболюбова послали с бумагами в одну сторону Кишинева, а его в другую. Вряд ли он успел вернуться в свою палатку…

— Недалече живет наш ротный командир, — сказал Шелонин. — Он должен знать, куда прибыло болгарское ополчение.