Сергей Мартьянов - Прощай, Лир!

За соседними столами сидели еще два милиционера, они просматривали толстые папки и время от времени что-то выписывали из них. Третий, юный я красивый лейтенант, разговаривал по телефону:

— Слушайте, что вы мне голову морочите?.. Какие такие пятые линии? Слушайте, вы дайте мне точный адрес...

Каримбаев кончил печатать, поставил машинку на сейф и вежливо попросил Мартынова рассказать все, что с ним произошло накануне, потом прочитал протокол и попросил в нескольких местах расписаться.

— Скажите, пожалуйста, он сидит? — опросил Мартынов, делая ударение на «он».

— Ну, а как же! — ответил Каримбаев весело.— И, чтобы не вызывать вас лишний раз, мы устроим очную ставку. Не возражаете?

Мартынов почувствовал жгучее любопытство, но высказался в том смысле, что ему будет не очень приятно снова выслушивать оскорбления хулигана.

— Не беспокойтесь, — заявил капитан. — Теперь он шелковый. И слова не пикнет.

Он поднял телефонную трубку и чуть-чуть ленивым голосом сказал в нее:

— Петров? Ну, давай сюда этого Васильева.

Когда ввели Васильева, никто в кабинете даже не

взглянул на него, только Каримбаев молча указал на стул, стоящий так близко к Мартынову, что тот хотел отодвинуться, но ему показалось это неудобным, и он, заложив ногу на ногу и забарабанив по столу пальцами, с холодным презрением уставился на вчерашнего громилу. Действительно, куда девались его наглость и красноречие! Парень сидел на стуле смирнехонько, тяжело вздыхая и посматривая на Мартынова исподлобья, порой заискивающе.

— Вы знаете этого гражданина? — спросил капитан Мартынова.

— Да, — ответил Петр Иванович и тотчас поправился, — то есть я его не знаю, но это он...

— А ты, Васильев, знаешь этого гражданина? — продолжал капитан, ничуть не вдаваясь в тонкости формулировок своих вопросов.

— Первый раз вижу,— буркнул парень.

Петр Иванович так и ахнул. Но на капитана заявление Васильева не произвело никакого впечатления.

— Имеете ли вы какие-нибудь личные счеты между собой? — спокойно спросил он.

— Нет, то есть да, — ответил Мартынов, — если иметь в виду вчерашнее происшествие...

— Так... — неопределенно сказал Каримбаев и вопросительно посмотрел на парня.

— Нет, — буркнул тот.

— Расскажите, товарищ Мартынов, как было дело.,

Петр Иванович снова принялся рассказывать все

по порядку, чувствуя, что ему уже начинает надоедать это, а капитан добросовестно записывал его слова в протокол.

— Васильев, правильно рассказал здесь товарищ Мартынов о твоем вчерашнем поступке?

— А я почем знаю? Пьяный был, ничего не помню.

— Не помнишь? — усмехнулся следователь. —

Между прочим, свидетель Щербина то же елмос по казал. Вот почитай.

Он протянул Васильеву лист бумаги. Парень ими-мательно прочитал его и вернул капитану.

— Мало ли что они мне пришивать будут? А только я не помню, и все тут. Может, и было что, так это все на радостях.

— На каких радостях? — не удержался Мартынов, хотя и испытывал нечто вроде разочарования: все получилось так просто и неинтересно: Васильев даже не пытался отрицать свою вину, но и не признавал ее.

Парень оживился.

— А как же? На днях из армии вернулся, надо же было выпить с дружками.

— Так вы служили в армии? — спросил Мартынов.

— В артиллерии, три года. Вот у товарища капитана и документы насчет этого.

— В артиллерии служил, а ума-разума не набрался,— процедил Каримбаев, поглаживая ладонью папку, в которой лежали отобранные у Васильева документы.

— Нехорошо, молодой человек, получилось, нехорошо,— не совсем уверенно сказал Мартынов, поднимаясь со стула. — Защитник Родины, а так ведете себя...

Парень горестно вздохнул и почесал затылок.

Мартынов раскланялся с капитаном и пошел домой в ожидании дальнейших событий.

Прошло недели две. Никто не звонил и не вызывал больше Петра Ивановича в милицию, и он понемногу стал забывать или, во всяком случае, старался забыть о трамвайном происшествии. Была середина мая, город одевался ослепительной зеленью. Петр Иванович каждое утро и каждый вечер, когда не был занят в спектаклях, гулял с Лиром по улицам.

Великан и красавец Лир выступал важно, неторопливо, выказывая полнейшее презрение ко всему окружающему. Старушки, подобрав подолы юбок, испуганно крестились, а мальчишки гурьбой валили за овчаркой, держась, впрочем, от нее на почтительном расстоянии.

— Пограничная, я знаю, — комментировали они ее достоинства.