Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]

Генерал молчал, трубка дрожала в его зубах. Сейчас прискачет нарочный с приказом остаться здесь.

— Смбат, — окликнул он, — прикажи поворачивать коней. Здесь нам делать нечего, а там нас ждут.

…И снова с боями пробивались на родину, и снова с боями возвращались, сопровождая горсточку беженцев, некоторых удалось спасти. И он, сидя на своем белом коне, думал о великом исходе своего народа, о многих тысячах зверски убитых и замученных и о том, что мир безразличен к их страданиям, мир притворяется, что не видит всего того, что делают с его народом.

Вдали хлопнул выстрел, и белый конь вдруг вздрогнул и зашатался. Он спрыгнул с седла, отряд остановился. Пуля пробила переднюю ногу коня. В больших печальных глазах коня были слезы. Он приказал перевязать коню ногу, снять седло. Когда это было сделано, он приказал привести ему другого белого коня.

— Не приканчивайте его, пусть живет. Смбат, мы уходим с нашей родины, и кто знает, суждено ли нам когда-нибудь вернуться! Белый пусть остается, это моя надежда, пусть останется здесь.

Когда отъезжали, раненый конь, хромая, двинулся было за нами, но тут же остановился, заржал, и ржанье его эхом отдалось в глубине темнеющей равнины.

Андраник обернулся. Мрак медленно поглощал Белого. Он уже не ржал, не делал попыток ковылять вслед за хозяином, он застыл недвижно, словно в горестном раздумье. И наконец тьма поглотила его.

В последний раз с боями пробились на родину и теперь с боями отступали. Андраник думал о Белом, который остался там, в родных местах, думал о последней своей надежде — о белом коне с простреленной ногой. Конь застыл на месте и ждет. Кого? Что? И кто знает, где суждено на чужбине найти кончину ему самому. Трубка, зажатая в зубах, дрогнула и чуть было не выпала. Дрогнула, разломилась и струйка дыма, поднимавшаяся из нее. Он снова оглянулся. Белого больше не было видно.

Генерал похоронен в Париже, на кладбище Пер-Лашез. Он возвышается над своей могилой верхом на коне из серого гранита.

А между тем конь его всегда был белым, всегда…

Перевели В. Власов и С. Казарян

Было так. Когда у городских стен появлялся врачеватель, зодчий, певец, странствующий проповедник или скоморох, стражи, расспросив его, кто он и откуда пришел, гостеприимно отворяли ворота; когда появлялись враги, пускали в них стрелы.

Сегодня к древним руинам пришел я, но некому меня окликнуть, открыть ворота. Пусть бы хоть за врага сочли, пустили бы стрелы, лишь бы увидеть древних стражей, лишь бы найти хоть какой-нибудь след жизни в этом погибшем, мертвом городе.

Так я стою и размышляю. И вдруг со скрежетом отомкнулись замки, открылись передо мной тяжелые ворота, и я, словно архиерей, или хозяин каравана, или строитель, чьи дома дверями обращены навстречу теплым южным ветрам, а в ерды [22] Ерд — отверстие в кровле деревенских домов для света. которых заглядывают звезды, вхожу в город.

Пестрая, многоголосая жизнь бурлит на его улицах. Зодчий Трдат прогуливается с Саркисом-Казмохом [23] Казмох — мастер, который оформлял крест-камни, обелиски. и строителем крепостей Джундиком-Брджашеном [24] Брджашен — строитель башен и ворот, фортификатор. . Летописец Асохик заказывает пергаменты кожевнику. Шануш, супруга господина Хачереса, с дочерью Мамахатун спешат в баню. Я здороваюсь с ними, потом на базаре прицениваюсь к персидским шалям в пестрых миндалевидных узорах и к индийским пряностям, спорю в таможне с византийскими, арабскими и еврейскими купцами.

У караван-сарая какой-то нечестивец клянется могилой своего отца. «Верьте мне, люди, верьте, — взывает он, — два дня назад я убил родного отца, чтобы поклясться его могилой! Верьте!»

Найдется ли в целом свете второй такой мертвый город, который бы так ожил, наполнился бы голосами людей, умерших много веков назад, при встрече с их потомками и с такой щедростью открыл бы все то, что происходило в его стенах много веков назад, было сокрушено и навсегда замолкло. Пока я здесь, у его стен, город будет жить и умрет лишь тогда, когда я уйду. Но для чего уходить? Ведь именно здесь, в этом городе, были сказаны слова: «Тот, кто покидает свою родину, обкрадывает и себя и родину».

Нет такого дерева, которое защищало бы от ветра.

Когда она, первая красавица в городе, шла по улице и ветер играл ее платьем, открывая ее грудь нескромным взглядам, каждый армянин влюблялся, а каждый иноверец становился армянином.