Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]

— Мальчик, мальчик, тик-так, тик!

Тик-так, тик… Это колотится сердце гор, а он поет:

«Последний свой путь люди проходят в одиночестве, взяв с собой все то, что могут взять, а сердце людское — это коричневая котомка, в которой…» Мысли врача вдруг прерываются. Теперь он видит больного где-то далеко-далеко, словно смотрит в перевернутый бинокль. Слишком поздно. Вот он уходит, и никто не в силах отозвать его обратно. Вот если б дали знать вовремя — может, все сложилось бы по-иному, даже, может быть, его удалось бы спасти, но… Да, всегда что-то или кто-то опаздывает, а ведь люди и придумали время, чтобы один почувствовал смысл опоздания, другой — опережения, иначе каждый будет считать, что никогда никуда не опаздывал и никогда ничего не опережал: так и будут жить — без времени, как живут солнечные часы, когда их покрывает тень! Солнечные часы не теряют тьмы и тени, ночь не отсчитывает на них часов. Время умирает, когда нет отражения, когда ты не видишь себя сам, когда у тебя нет тени: таковы солнечные часы, и, по-видимому, истина — в этом…

А вот больной еще чувствует время. В его душе есть тени, похожие на разорванные знамена, неровные, удлиняющиеся тени, которые врезаются в солнечное золото, и есть вечер, охваченный огнем и пылающий последними лучами…

Сильный порыв ветра разбил вдребезги стекла в открытой створке окна. А вот с закрытыми окнами ничего не случается… ничего не случается… Веки доктора снова тяжелеют. Сейчас он не в этой маленькой, узкой комнате, у кровати больного, сейчас он сам поднимается в горы, и рядом шагает сельский врач.

— Мы вас ждали только завтра, а вы…

— Пришел сегодня.

— Хоть бы известили. Ведь если бы я не встретил вас случайно…

— Дошел бы один.

И спутник умолкает, словно чувствует, что доктору хочется пройти оставшийся путь молча, ибо ему хорошо известно, что означает зигзаг, вычерченный сердцем на ленте и похожий на зубчатую линию гор. Там, в селе, чье-то сердце ведет себя именно так, — и поэтому доктор спешит туда. «Мы вас ждали только завтра, завтра ждали… А я вот пришел сегодня».

Это «сегодня» стало для него бесконечным.

Теперь время не дробится ударами, а словно тянет на одной ноте: вчера-сегодня-завтра… вчера-сегодня-завтра…

В маленькой, узкой комнате сейчас только доктор и больной, и оба они в пути: один поднимается в горы, другой направляется в село, где сбилось с ритма человеческое сердце…

За дверью, в смежной комнате, собрались родные и друзья больного. Они курили и ждали чуда, и каждый думал об ушедших товарищах и знакомых, вспоминал прошлое.

Больной все поднимается в горы, с ним идут и те, что в соседней комнате ждут чуда, и те, что давно уже поднялись в горы и теперь по одному выходят навстречу путнику, кивают и молча присоединяются к нему. Они рядом, здесь, в этой маленькой, узкой комнате, и он говорит им: «Но вы совсем не изменились — ни одного седого волоска, ни одной морщинки!» Друзья улыбаются, не отвечая. «А помните нашу улицу?» Они молча переглядываются, и потом все вместе сворачивают туда, на свою старую улицу…

…Ворота с молоточками вместо звонков, прохладные сводчатые проходы. Возле ворот, на плоских камнях, сидят старухи, беседуют, и кто-то из друзей вспоминает:

— В деревнях на такие камни соль высыпают, чтобы лизали овцы.

Такие камни встречаются ему и по дороге в горы — красноватые плиты, поросшие серебристо-зеленым мохом, на одной из них сидит мать.

— Ты это куда? — удивляется она, потом достает из кармана фартука горсть соли и рассыпает по камню. — Это для овец, сейчас подойдет отара, — объясняет она.

Слышится блеяние ягнят. И вдруг он сам превращается в ягненка, маленького ягненка с коричневой шкуркой, и начинает лизать рассыпанную соль.

— Горькая она, сынок, горькая!

И впрямь — во рту горько, словно всю горечь прожитой жизни ссыпали ему на язык.

— В-о-д-ы…

Доктор смачивает лимонным соком губы больного, проверяет пульс.

— Сестра! — зовет он.

Входит сестра, доктор молча кивает на шприц.

За дверью собрались родные и друзья больного. Они ждут чуда, а больной перебирает в памяти все события прожитой жизни.

Он снова на старой улице, где их дом, и с ним его собачка, та, которую он украл из цирка. И как долго кружил он вокруг цирка, пока наконец изловчился увести эту пеструю собачку с коротким хвостом! Ни у кого не было такого славного песика, — даже у Петроса собачки не умели бегать за брошенным мячом и приносить его обратно, да и двигались они только тогда, когда были в руках Петроса.