Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

— Вам кого? — спросили Надю.

Надя вздрогнула, оглянулась и увидела мальчика лет десяти с красной повязкой на рукаве. Надя улыбнулась.

— Дежурный?

— Ага.

— Один?

— Да нет, остальные смотреть ушли, как Луня будет выступать.

— А ты, значит, не пошел?

— Кто-то и здесь должен быть. — Мальчик вздохнул и, насупясь, спросил: — Вам кого нужно? Посторонним вход воспрещен.

— Мне бы Лукерью Васильевну.

— Ну? — Мальчик удивился. — Правда? Не врете?

— Конечно, не вру. Ей-богу.

— Тогда спешите. Она выступает.

Надя взбежала по лестнице, открыла стеклянную дверь, ведущую в общий зал. Дверь скрипнула, на нее оглянулись, зашикали. Надя прижалась к стене, чтобы не мешать тем, кто сидел сзади, смотреть на сцену.

По сцене ходила маленькая старушка, в очках, в темном платке. Она мелко крестилась и что-то бормотала про себя. Потом повернулась лицом к зрителям, сказала, подняв руки вверх:

— Господи, будет ли им проклятье?! Господи!

Она стояла так до тех пор, пока не захлопали в ладоши. Старушка сняла платок, очки и низко поклонилась. «Она все такая же», — подумала Надя, и ей стало хорошо и радостно оттого, что мать свою она увидела все такой же, какой знала всегда.

Кругом хлопали в ладоши. Только Надя не хлопала и не отрываясь смотрела на сцену, где мать стояла в окружении своих питомцев, которые только что выступали вместе с ней.

— Что же вы! — подтолкнула Надю девочка с большим белым бантом. — Ведь Луня же… — Не договорив, обиженно поджала губы и отвернулась.

«Луня? — удивилась Надя. — Но почему вдруг Луня?»

Занавес опустился, зрители с шумом поднимались, обсуждая то, что видели. Надя, выходя вместе с ними, еще несколько раз слышала это легкое и странное имя — Луня.

— Кто она — Луня? — спросила она, поравнявшись с девочкой, хотя уже догадывалась, что та ей ответит.

— Лукерья Васильевна, вот кто! — громко сказала девочка и добавила с гордостью: — Она наш классный руководитель.

— Это очень здорово, что ты приехала. Понимаешь, через две недели наш спектакль будет принимать городская комиссия. Пока все идет хорошо, мне нравится, как играют мои питомцы. А вот роль бабушки у Оленьки Коркиной, у той, которая шла рядом со мной, не получается. Когда мне было пятнадцать лет, я играла бабушку. Это была моя первая самостоятельная роль. И всем нравилось то, как я играю. Особенно старушкам. Они говорили, что я была «нутряная». Понимаешь, «нутряная». А сейчас, когда я сама почти бабушка, я не могу найти то, что нужно. Видела, как я играла? Скверно, очень скверно.

— Нет, почему же… — возразила Надя.

— Подожди, не перебивай. Не люблю, когда перебивают… Так вот, не знаю, как помочь моей Оленьке. Сама я не должна играть. Должна обязательно выступить она. Я ей сегодня сказала: «Смотри, Оленька, смотри внимательно». Но чувствую, что выглядела скверно.

— Да нет же, мама. Ты зря наговариваешь на себя.

— Ты же видела только конец. Конец у меня получается, это я знаю без тебя, но вот когда в начале второго действия… Ой, совсем забыла про чайник!

Мать вышла на кухню. Надя вздохнула. Ей уже не было так хорошо и радостно, как было там, в зрительном зале.

Когда опустился занавес и все стали выходить из зала, Надя, выйдя в коридор, отошла к окну. Мать вышла не одна, а в плотном окружении ребят. Они не отходили от нее ни на шаг, и Надя поняла, что они не оставят мать до самого дома, и она подошла к матери в тот момент, когда та уже надевала пальто.

— Надя? Здравствуй! — Она пожала дочери руку и обратилась к ребятам: — Познакомьтесь. Моя дочь Надя, о которой я вам уже говорила. Она у меня учится в в Москве, в студии киноактера.

Надя думала, что мать сейчас извинится перед своими «артистами» и они останутся вдвоем, но мать сказала:

— Пошли, ребята.

Всю дорогу она говорила с кружковцами о спектакле, спорила, размахивала руками, и Наде казалось, что отстань она сейчас, мать не заметит этого.

«Нельзя же так», — думала Надя. Ей хотелось сказать это вслух, но она ничего не сказала, и может быть, потому, что не сказала, почувствовала, как пробуждается непрошеная обида на всех: и на мать, и на Лильку Малиновскую, и, конечно, на себя, на свою неудачную судьбу.

«Сейчас она придет из кухни, и я ей все-все скажу», — подумала Надя, отходя к окну, решив, что оттуда ей легче будет высказаться.

Вошла мать, поставила на стол чайник и стала доставать из посудного шкафа сахар, чашки, хлеб, заговорила, не глядя на дочь: