— Эх, Семен Егорыч, односторонне относишься ты к жизни, для тебя главное — свое удовольствие, а общественное как?
Семен поморщился, как от зубной боли. Теперь непременно надо обогнать Горюнова, поехать впереди. Пускай говорит в спину, сколько ему влезет. Но даже попытки не сделал, а продолжал скользить рядом с Горюновым по твердому насту. А спутник продолжал говорить однотонно, словно по бумаге читал:
— Да, мир еще наш не устроен, а хочется, чтоб все вокруг было хорошо, ладно и весело, чтоб лет через двадцать было как при коммунизме. Этого еще нет. Но будет, верю — будет. Трудно воспитывать человека. Я много лет работал в разных организациях, и все больше — в месткоме, в завкоме, в шахткоме. Вот на пенсии сейчас, но не могу без дела. Это приносит мне радость. Я чувствую, что живу не зря.
Он говорил, не останавливаясь, не делая пауз, словно торопился высказаться. А Семену вдруг показалось, что Горюнов как бы извиняется перед ним. Не осуждает, а именно извиняется за то, что вот ему не пришлось за эти двадцать лет побывать в деревне, что эта проклятущая жизнь заела его, и чтобы оправдать себя перед ней, он и говорит сейчас Семену все это. И Семен посмотрел на Горюнова сочувствующим взглядом, и Горюнов, натолкнувшись на этот взгляд, вдруг смешался, замолчал, а потом, помолчав, сказал глухим, усталым голосом:
— А ветер будто стих. Легче идти стало.
— В низину спустились. Здесь завсегда тише, — ответил Семен и подумал: «Ага, все-таки проняло!» И ему почему-то стало радостно и легко, словно ехал он снова один. Он почувствовал, что не так уж и страшен этот Горюнов, что за его скользкими, надоедливыми словами таится тот, которого хотел бы знать и видеть Семен, чтоб приблизить к себе, начать уважать и ценить. И неожиданно он признался:
— Я никакую пуговицу не терял, а вот к такой же березке, как вон та, подъезжал, ветки ее снегом прикрывал.
В стороне от них, на подъеме, росло горбатенькое деревце, и к нему свернул Семен. Не обращая внимания на то, удивлен его спутник или нет, он присел на корточки возле кустика, освободил от снега нижние ветки и, не оборачиваясь, зная, что Горюнов стоит рядом с ним, позвал его:
— Поди сюда. Видишь?
— Что это? — присаживаясь на корточки, спросил Горюнов.
— Это?.. Вот отгадай. — Семен, улыбаясь, взглянул на соседа. Нет, не ошибся: действительно проняло, иначе не смотрел бы сейчас так восторженно и с радостным любопытством.
— Не знаешь? — весело переспросил Семен. — Это жилище горностая. Просунь руку. Ну, смелее!
Горюнов сунул руку в дыру и натолкнулся на что-то мягкое, теплое. Он отдернул руку. Семен засмеялся.
— Верно, только что ушел. А куда ушел? — Он хитро подмигнул Горюнову: — А ну, поглядим.
Горюнов тоже стал искать следы на снегу, но их не было, и он шепотом сказал:
— Нету, Семен Егорыч.
— А ты погляди повнимательнее. Я так нашел.
Горюнов всматривался в снег, пока не заслезились глаза. Пожал плечами. Этого момента и ждал Семен. Он восторженно воскликнул:
— Да вот же! — И показал на круглое отверстие рядом с норой: — Под снег ушел. Как в воду нырнул.
— Никогда бы не подумал, — удивился Горюнов, разгребая дырку руками. — Словно крот.
— Горностай хитер, ой как хитер, его не обманешь. Но ничего, доберусь как-нибудь до него. А то смотри, повадился вот такой же на озеро, стал душить попавших в капкан ондатр. Всю шкурку испортит и зверька погубит… Ну, поехали.
Вернулись на лыжню. Теперь Семен ехал впереди. Он забыл уже о том, что долгое время враждовал с Горюновым, что не мог встречаться с ним по-дружески. Для него теперь словно не существовало того Горюнова. Для него был этот Горюнов, который открылся ему сейчас, и этот Горюнов был ему доступен и близок. Каждые две минуты он останавливался, спрашивал:
— Не устал? Может, передохнем? Ну, смотри! — Ободрял: — Немного осталось, скоро придем.
А когда Гопюнов показал ему на самый обычный след — след зайца, то Семен охотно рассказал ему, как бегает заяц, попутно назвал, какие бывают зайцы, а потом сам показал Горюнову другой след, и все рассказывал и рассказывал, и на душе у него было хорошо и покойно, как бывало в те минуты, когда он уходил из дому и слышал привычное пожелание Марьи: «Ну, с богом». Ну, с богом — это значит с удачей, с хорошей погодой, с хорошим настроением.
4
И вот открылось перед ними озеро. Кругом желтели маленькие и большие островки камыша. Миновали один островок, обогнули другой, потом стали пробираться сквозь третий. Лыжня была едва приметна, камыш стоял плотной стеной. Он шуршал, похрустывал, попадая под лыжи. Чем дальше углублялись, тем тише становилось. Семен шел уверенно, хотя приходилось все время петлять, и у Горюнова создавалось впечатление того, как будто они и на самом деле заблудились. Оставь Семен его одного, он наверняка бы заблудился: кругом, куда ни глянь, плотно обступили заросли камыша. Наконец Семен остановился возле присыпанной снегом кучки мерзлого поваленного камыша, разворошил ее и достал из углубления топор, лопату с обрубленным черенком, багор. Потом вытащил из вещевого мешка сверток, развернул его, подал Горюнову ломоть хлеба и кусок колбасы.
Читать дальше