Михаил Горбунов - Белые птицы вдали [Роман, рассказы]

— Ну конечно! — воскликнул он.

— Чего ты? — недоуменно взглянул на него Жарков.

— Это я про Гурьяна.

— Ну?

— В самом деле эпоха виновата.

— То есть?

— Ведь вот и воевали оба — и Кузьмич, и Гурьян… Да войны-то разные. В Гурьяне ничего не осталось от его войны, кроме чепухи всякой… А Кузьмич… У того другая была война. Тот бы не сломался так. Да и не только в этом дело. Гурьяна потом всю жизнь не туда вело. Оказался он на отшибе. От земли, от крестьянствования оторвался, а служба эта егерская, сам знаешь…

— Теория это все, Владимир Мироныч, теория, — позевывая, сказал Жарков.

— Да нет, не теория.

— Ну и что? Жалеешь ты его, что ли?

— Жалею.

— А я нет. Человек должен оставаться человеком… Так можно и по-обезьяньи запрыгать.

— Он и прыгает…

В это время дверь в землянку резко, от удара ноги, отворилась, пахнуло острым холодком, потом весь проем заполнила, продираясь между косяками, охапка сена, из-за которой тускло поблескивали очки.

— Явление второе… — Жарков недовольно повернулся, сено под ним заскрипело.

— Игорь, говорят тебе, иди в машину, поместимся! — тут же послышался снаружи требовательный голос Марфы. — Уверяю тебя, ты выбрал не лучший вариант.

— Ого! — выдохнул Жарков. — В самом деле, Игорек, не удобнее будет в машине-то? Женщина так желает, и отказ просто оскорбит ее. Как женщину.

— Извините, пошло. — Парень в штормовке кинул сено на нары у противоположной стены, с вызовом сверкнули очки. — Эта женщина — весьма порядочный человек и любит мужа, кстати сказать, великолепного математика. Работает в очень перспективной области науки.

— Вот как! — воскликнул Жарков с наигранным удивлением.

Бородин редко видел Жаркова таким, и сейчас Жарков был ему почти неприятен. В то же время какая-то душевная ниточка протянулась от Бородина к Игорю, и ему стало даже немного не по себе от этого — показалось, что в чем-то он предает старого товарища. Оба они — и Бородин, и Жарков — никогда, даже мысленно, не изъясняясь в привязанности друг к другу, дорожили соединяющей их связью — без суесловия и навязчивости. Каждый принимал другого таким, каков он есть, но все-таки перепалка, в которую ввязался Жарков, коробила Бородина.

Но, слава богу, «инцидент», кажется, был исчерпан, и Бородин уже как бы восстанавливался в том качестве, в каком приехал сюда с Жарковым, и вот уже запах прелого, отмякшего сена защекотал ему ноздри, и сладко зашлось под левым ребром от предощущения ранней утренней охоты.

Бородин потянулся до сухого хруста в плечах.

— Вздремнем, пожалуй, а, Николай Иванович?

— Давно пора. — Желание мира сквозило и в голосе Жаркова, это удовлетворенно заметил Бородин, но, может быть, Жаркова действительно одолевал сон?

— Вас будить, Игорь? — Бородин решил окончательно разрядить обстановку.

Но парень ответил сухо, независимо:

— Ни в коем случае, с ранних лет приучен к самостоятельности.

«Ну-ну, — беззлобно прошло в сознании Бородина. — Ну-ну», — скользнуло еще раз, когда он, по укоренившейся привычке, плотно прикрыл веки, чтобы поскорее заснуть.

Враз как по команде, не посмотрев на часы, поднялись совершенно уверенные, что пора, — четко сработал охотничий инстинкт. Игорь еще спал или притворялся спящим. Бородин взглянул в его сторону, потом — вопросительно — на Жаркова, тот махнул рукой: мол, сказано же было — не будить.

Рассвета еще не было, была мутная, продуваемая ветром тьма, низкий противоположный берег — огромный, заросший тальником и калиной полуостров, разделяющий Чаус и Обь, — тонул в сумраке, но далеко за ним угадывалась живая млечность грядущей зари. Изба старика Гурьяна немо чернела, и лишь вот это еле угадываемое свечение, да несколько огоньков, мерцающих в невидимой Скале, да слышимый сквозь ветер ток воды внизу под обрывом делали мир осязаемо реальным, подвигали охотников к действию.

По крутой, окаменелой от холода тропе они спустились вниз. Пахло глиной и деревом, битумной осмолкой лодок, которые недвижно, черными тушами покоились у самого уреза воды. Погромыхивая, быстро разобрали приготовленные с вечера весла — железные уключины обжигали холодом, — с трудом начали сталкивать пристывшие к глине лодки. В темноте низко, над самой водой, просвистело.

— Пошла! — с притаенным волнением проговорил Жарков, заторопился, вставляя уключины.

Бородина тоже взволновал заманный, пропавший в темноте посвист крыльев. Он гребнул по глинистому дну, почувствовал легкость лодки, оказавшейся на плаву, о борт часто забила волна. Он тут же поставил лодку наперерез видным в темноте гребешкам, погнал ее свободно по течению. Чуть впереди споро, укладисто шел Жарков.