Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина

Пантелей снял шапку и несвойственным ему слезным, плачущим голосом выкрикнул:

— Погибнем мы все гуртом, ежели не повернемся куда следует, Анисим Егорыч. Могу оказать теперь про твою беду! Каратели спалили твою хату. Спалили до корня. Одна труба горчит из пепла.

Над ватагой прокатился ропот. Анисим почувствовал, как тело его холодеет, точно погружается в ледяную воду, и холод этот доходит до корней волос и как бы шевелит их.

Словно сквозь дрему, слышался голос Пантелея:

— …Мать с сеструхой и дитем убегли из хутора, куда — неведомо… Олимпиаду Семеновну забрал Максим Сидельников. Он пришел с немцами…

По всегдашней привычке скрывать от товарищей свою слабость, Анисим при этом новом известии только сильнее сжал деревенеющими пальцами влажный ствол винтовки.

— А про моих ничего не скажешь? — тихо, будто издалека опросил Малахов.

— И про тебя скажу, Яков Иванович, — таким же глухим голосом сказал Пантелей. — Про всех буду казать. И твою хату собираются спалить, и Андрея Полушкина, и Панфила…

Голос Пантелея осекся, но тут же, словно боясь, что ватажники не дослушают, Пантелей стал говорить еще торопливее и бессвязнее:

— Ерофея Петухова, Илью Спиридонова и Ваську секли шомполами, а потом засадили в казематку. А вчера немцы созвали все общество, и немецкий комендант сказал: ежели партизаны не сложут оружия, то весь хутор спалют, а всех арестованных повесят середь хутора.

Пантелей поклонился:

— К тебе, Анисим Егорыч, просьба: ты, как командир, должен что-нибудь придумать, чтобы спасти наши семьи от смерти.

Анисим молчал. Чуть слышно шелестели под ветром высушенные солнцем верхушки старого камыша. В небе туманились звезды. Восток начал заметно белеть. Откуда-то донесся чуть слышный петушиный крик, напомнил о мирной домашней жизни. В соседнем ерике закрякали дикие утки.

Анисим, словно придя в себя, оглядел ошеломленных речью Пантелея товарищей, сказал внятно и твердо:

— Хорошо, Пантелей Петрович. Долго сидеть без дела в займище мы не намерены. Мы порешим, что делать. А пока — всем разойтись.

Ватажники разошлись, а Анисим, Павел Чекусов и Малахов уединились в шалаше для совещания.

— Мои думки такие, — сказал Анисим: — завтра же в ночь сделать налет на хутор, освободить арестованных и увести с собой народ, какой еще остался. Теперь, я думаю, охотников отсиживаться по хатам и ждать смерти не так много осталось.

После недолгих споров было решено до наступления утра выслать разведку.

— В Недвиговку пойду я. — предложил Малахов.

— Ты — председатель ревкома, Яков Иванович, тебе нельзя, — запротестовал Анисим.

— Поэтому мне и нужно идти, — настаивал Малахов, — Такую разведку, где должно разнюхать, какие замки на тюгулевках висят и какие немецкие часовые ходят, нельзя доверить кому-нибудь другому. Я пойду в хутор не для того, чтобы откупаться своей жизнью за арестованных, а чтобы вызволить их. Мы освободим их, ежели не вслепую будем действовать, и сделаем так, что все они будут в займище. И отряд наш станет вдвое больше. Тогда-то и можно ударить по немцам и белогвардейской сволочи.

Новый план захватил Анисима. Ему самому хотелось пойти с Малаховым, чтобы проникнуть в свой хутор, хотя бы украдкой взглянуть на разоренное карателями родимое гнездо и узнать о судьбе семьи. Он представил себе груду дымящегося пепла с закоптелой кирпичной печью посредине, озверелое лицо Сидельникова, окровавленное тело Липы. Ненависть начинала жечь Анисима.

Партизаны разошлись по дозорам, табор притих, в камышовом шалаше, прикорнув на часок, спали Павел Чекусов и неугомонный Панфил, а Анисим ходил по грядине, томясь раздумьем.

Тьма рассеивалась. Небо на востоке румянилось. Павшая за ночь роса огнисто отсвечивала на кустах поникшей осоки.

Анисим направился к шалашу и встретился с Малаховым. Бородатое лицо Якова Ивановича выглядело бледным, озабоченным.

— Ты готов, Яков Иванович? — спросил Анисим.

— Я готов, — ответил Малахов. — Сейчас ухожу.

Анисим склонил голову, задумался. Малахов положил на плечо товарища руку:

— Ты не сомневайся, Егорыч. Я лучше, чем кто-нибудь, сделаю все, что надо. Там будет нужна твердая рука ревкома. Меня люди знают и не выдадут.

— Будь осторожнее, Яков Иванович, — предупредил Аниська и по-сыновьи обнял Малахова, поцеловал в пропахшие табаком усы.

— Иди. Мы будем ждать.

Малахов ушел. Анисим, Павел Чекусов и Панфил Шкоркин проводили его до тайной займищной тропы.