Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина

Туча шла стороной, жуткой чернотой окутывая займища. Полосой шел сердитый предгрозовой ветер.

Друзья сидели в каюке плечом к плечу, подгребались к хутору.

Резвая, шальная металась за бортом зыбь, обдавая каюк теплыми брызгами. С хутора веяло невидной пылью, горячим запахом сухой, истосковавшейся по дождю земли. Но дождя все еще не было, земля томилась в напрасном ожидании.

До самого хутора Аниська молчал, упрямо работая веслами. Запыхавшись, торопливо помогал ему Васька. Ветер играл чубом Аниськи, иногда быстрый свет молнии освещал его красивое, суровое лицо.

Выйдя на берег, Аниська потянулся, хрустнул заломленными за затылок руками, загадочно засмеялся.

— Чего ты? — удивленно спросил Васька, вскидывая на плечо мокрые весла. — Чего заливаешься?

Аниська продолжал смеяться и вдруг, пригнувшись к товарищу, проговорил:

— Скажи мне, Василь, ежели я попрошу у Семенца денег на справу, даст аль нет?

Васька оторопело мигнул:

— Ты что? Сдурел, что ли?

— Не сдурел, а дело сурьезное задумал. Ведь через Семенцова прасол многим деньги дает, особенно крутиям. Шарапов тоже так разжился… А мы разве не срыбалим? Пока батьки наши решатся, мы не только долг, а проценты отрыбалим. Да и дуб купим.

— Семенцов отцам доверился, а нам нет, — сказал Васька с сожалением. — Твой отец, а либо мой пускай об этом думают, а нам Семенцов скажет: пусть сначала борода вырастет, чтоб на такие дела идти.

— А я испробую, — упрямо настаивал Аниська.

— Попробуй. Мне что, куда ты, туда и я. Только отцы чего скажут.

— Мы отцов так раскачаем, что они спасибо скажут.

Аниська глядел на темную гладь реки, ронял задумчиво:

— Неужели не даст, а? Эх, папаня, от чего ты отказался. Из-за чего? Из-за гордости…

Аниська сокрушенно поник головой, и озорной свет погас в его глазах.

Вдруг он обернулся и тихо предостерег задумавшегося Ваську:

— Про то, что говорили — молчок. Никому. Отгуляем вот на каюках в запретном — пойду к Семенцу. Разве только батя сам передумает. Прощай.

Аниська сильно тряхнул руку товарища, шмыгнул в заросший травой проулок к дому.

Утром Аниську разбудил захлебывающийся собачий лай и чей-то незнакомый, скучно дребезжащий за окном голос, Аниська вскочил, торопливо подбежал к окну. Солнце высоко стояло над хутором. Во дворе, разговаривая с отцом, стоял полицейский.

Аниська вышел во двор, смущенный, с красными припухшими глазами.

— Вот он, шибельник, — с притворной строгостью набросился на него Егор. — Хотел вчера там же, на берегу, спустить шкуру, так убег… У атамана не робей, но и не перечь. Потерпи, сынок, не огрызайся, — добавил он на ухо Аниське.

Полицейский, приземистый, чернобородый казак из староверов, деловито высморкался наземь, вытер руку об искромсанный собачьими зубами подол шинели, приказал:

— Собирайся-ка, парнище, сей же минут. Велено доставить тебя в хуторское правление в полчаса.

Полицейский поправил сползавшую с плеч портупею, громыхнул о рыжие сапоги расколотыми на конце ножнами шашки.

До хуторского правления Аниська шел, как во сне. Ему казалось, что на него смотрит весь хутор и указывает, как на преступника.

У входа в правление сиделец, сонный пожилой казак, развалившись на скамейке, грыз семечки. Поручив ему приглядеть за Аниськой, полицейский скрылся в правлении.

— Чей ты? — гнусаво спросил Аниську сиделец. — Зачем к атаману?

Аниська рассказал.

— Дурак, — сплевывая шелуху, заявил казак, — зачем пришел? Переждал бы где-нибудь денька два, атаман и забыл бы. Не человека же ты убил, а мало ли кто дерется. Иди домой.

Аниська уже хотел уйти, когда вдруг вышел полицейский, скомандовал:

— К господину атаману, шагом арш!

Аниська вошел в низкое сумрачное помещение, остановился у порога.

На серой, засиженной мухами, стене висел большой портрет царя. Под ним торчала черноволосая голова атамана Баранова.

— Шапку долой! — крикнул атаман.

Аниська сдернул картуз.

Черные, выпученные глаза уставились на Аниську с бессмысленной суровостью.

На столе лежали насека, ворох бумаг. В углу скрипел пером толстый писарь.

Атаман задал несколько ненужных вопросов. Аниська ответил с простоватым спокойствием, растягивая в ухмылке рот.

— Казак? — вдруг осведомился Баранов.

— Еще нет… иногородний, — развязно качнулся на ногах Аниська.

В ответе Аниськи атаману почудилась издевка. Он даже привстал, схватившись за насеку, заорал так громко, что сидевший за окном на заборе петух испуганно слетел, захлопав крыльями.