Юозас Балтушис - Проданные годы [Роман в новеллах]

Лявукас весело рассмеялся и, макая картошку в рассол, решительно заявил, что он первый погладит теленка, потом опять погладит, а там уже будет гладить и гладить и никого близко не подпустит к нему. Сестренка Маре даже вздрогнула от такого святотатства, схватила ложку и недолго думая хвать Лявукаса по лбу. Тот — в слезы. Отец вскинулся:

— Да уймитесь вы, пес бы вас унес!..

Мы сломя голову на печку — самый уютный уголок в мире. Дым уже разошелся, лишь остатки его тянутся вверх, к волоковому оконцу [1] Волоковое окно — маленькое задвижное окно в курной избе, через которое выходит дым. . Нагретая печь застлана толстой сермягой, чтобы подольше не остывала. Тут и связки черемуховых веток сохнут на жердочках, тут и окаменелые сосульки сажи свисают с потолка, тут и… Эх, разве все перечтешь! Сунешь ноги под сермягу — тепло от ступней так и разливается по всему телу, а если еще к стенке прижмешься — так бы и сидел до конца света.

Кого здесь не хватает, так это моего друга Юргиса. Летом мы с ним ловим кошелем усатых вьюнов в речке Нактяке, собираем землянику и грибы, а чаще всего боремся, и я почти всегда валю его на обе лопатки. Он не очень сильный, но зато у него на подбородке такая круглая и глубокая ямка, что все ребятишки в нашей деревне прямо помирают от зависти. Некоторые даже пробовали сделать себе такие ямки, проковыривали гвоздями. Ну и нажили болячки и получили дома лупцовку. И поделом. Что однажды сделано богом, как говорит старик Алаушас, того человеку не переделать: родился без ямки, — так и живи без ямки, нечего ковырять! Юргис никогда не приходит с пустыми руками. Карманы его пиджака вечно отвисают от цветных камешков, разных гвоздей, кусочков свинца, старых пуль… Так и бренчит на каждом шагу! А раз он принес две катушки от покупных ниток. Ну, это уж такая редкость, что мы всё побросали и живо принялись мастерить телегу. Изготовили оси, решетки, грядки, даже оглобли выгнули из побегов черемухи, пропарив их сперва в горячем щелоке. Телега получилась на диво, хоть садись да поезжай. Одна беда: катушки ни в какую не хотели насаживаться на оси. Обтачивали-обтачивали мы оси, а потом стали острием хлебного ножа расширять дырочки в катушках. Вот тут и стряслась настоящая беда: одна катушка треснула. Юргис прямо почернел от огорчения:

— Ох, задаст, ох, и задаст мне Пятрас!

Пятраса, брата Юргиса, мы знали все. Раньше он тоже приходил с нами поиграть. И всегда эти игры кончались для нас слезами: очень уж неугомонные руки у Пятраса. Но теперь он не приходит. Ведь он уж прошлым летом пас коров в Ужушиле у Гуобаса и с тех пор стал говорить густым голосом, как взрослые мужики. Больно надо ему связываться с нами!

— Ох, задаст, ох, и задаст! — охал Юргис.

— За что задаст? — не вытерпел я. — Твои катушки, твоя и забота!

Юргис вдруг рассмеялся:

— Катушки мои? Мелешь языком, как мельница! Кто это мне даст такие катушки! Пятрас от Гуобаса их привез. Харч заработанный привез и катушки тоже, там они перед рождеством портного брали шить, а я… я только на время взял эти катушки.

Он совсем нос повесил. Ушел и уж который день не показывается. Не то ему Пятрас ноги подковал, не то погода мешает. И верно, на дворе ветер уж целую неделю все вверх дном переворачивает, снег колесом вертит, несет по полям и бьется о стены нашей избенки. На печи, как прислушаешься, будто кличет или плачет кто-то, не то коты вопят, не то собаку кто-то вешает… И не поймешь. Все три наши окошка о четырех звеньях затянуло льдом; только по самым краям, где стекла неплотно прилегают к переплету, ветер выщербил узкие прогалинки. Если хорошенько свеситься с печи вниз головой, через эти прогалинки видно на дворе дымящиеся сугробы, утонувшие в снегу постройки Тякониса, а дальше только снег и снег, словно все закрыто какой-то колышущейся стеной. Редко-редко какой прохожий проплетется. Голова у него закутана, весь он занесен снегом, и ни за что не угадаешь, кто он, куда идет, чего ему нужно.

— Как возьму плетку, — отзывается отец с лавки, — как перекрещу, живо у меня узнаете, и кто идет, и чего идет, и… Уроки выучили?

Мой отец страх какой умный. И мать это говорит. Но вдруг вот примется ни с того ни с сего спрашивать. Ну какие теперь уроки? Что учительница задала, мы давно вытвердили наизусть, ничего не осталось. Потом перелистали букварь до самого конца, а потом — опять до самого начала. Без учительницы неизвестно, что делать дальше. А как ты доберешься к учительнице в школу по таким сугробам? Смех, да и только! Теперь у нас один Лявукас «проходит науки». Лежит ничком на печи, долго смотрит в книгу и никак не может понять. Полежит-полежит и вдруг соскользнет вниз, на кровать, пройдет по ней, потом доберется по лавке до прядущей у стола матери, притулится к ее боку и спрашивает: