Николай Максимов - Поиски счастья

Наталья неотлучно находилась около Дины и всячески старалась утешить ее. А в сумерках Дину с малышом усадили в байдару и куда-то увезли. Домик Кочнева опустел.

Тревожная тишина царила в бухте Строгой, хотя чукчи в этот день и не выходили на промысел. Не слышно было их голосов ни на берегу, ни в поселении. Самозванные правители тоже не показывались из дому. Клейст только что перехватил радиограмму, где сообщалось, что Колчак разгромлен и расстрелян. Барон совещался с есаулом.

…Сумеречной ночью, придя сменять у склада часового, один из колчаковцев обнаружил, что его предшественник лежит на земле, а склад взломан. Там не оказалось не только большевика, но и полученного с фрегата оружия…

В окнах «правления» замерцали огни, в доме поднялась паника. Колчаковцам мерещилось, что вот-вот «правление» начнут обстреливать. Барон метался по комнате, не зная, на что решиться.

Тем временем семьсот винтовок и ящики с патронами уплывали на байдарах по направлению к Уэному. Оружие сопровождали Тымкар и Кочнев.

Иван Лукьянович решил собрать отряд в ближнем поселении, вооружить его и в одну из ближайших ночей сделать налет на бухту Строгую. Однако уже утром выяснилось, что на восходе солнца «правители» перебрались на катер, полученный от Роузена, и сбежали в Америку.

Очнувшийся у склада часовой оказался единственным здесь представителем расстрелянного в Иркутске Колчака.

С этого дня в бухте Строгой непрерывно нес дозорную службу вооруженный отряд чукчей во главе с Элетегином.

Вскоре Кочнев наладил связь с партизанским отрядом Елизова, отправил ему пятьсот винтовок. В июле Ел изов взял Славянск.

С пароходом Кочнев получил директивы и полномочия от Камчатского губревкома, декреты Совета Народных Комиссаров, речи и статьи Ленина. Кочневу с отрядом чукчей надлежало отправиться вдоль побережья на северо-запад для повсеместного провозглашения Советской власти и изгнания американских торговых резидентов. Сообщалось, что состав районного ревкома прибудет сюда осенью.

— Ну, Вася, — сказала мужу Наталья, — иди к Ивану. Он теперь тут главный начальник. Просись на пароход.

Устюгов пришел к Кочневу.

— Собираешься уходить? — спросил он.

— Иду, Василий Игнатьевич, — радостно отозвался Кочнев. — Берегите здесь Дину.

— Нет, Иван Лукьянович, не смогу.

— Как?

— Уезжать собрался.

Иван Лукьянович прошелся по комнатке, помолчал.

— Упрямый ты человек! Столько лет прожил здесь, а все куда-то тянешься. Давай уж до конца доведем дело! Приедет ревком — и поедем вместе. А сейчас оставайся вместо Элетегина.

Устюгов внезапно поднял голову и посмотрел прямо в глаза Кочневу:

— Ты не думай, Иван, что уезжаю из упрямства. Я многое понял за это время. Там ведь тоже нужны люди. А Амур-то больно в душу запал…

Иван Лукьянович крепко пожал ему руку.

— Я верю, что мы еще встретимся с тобой, Василий.

— Спасибо, Иван Лукьянович. Спасибо и вам, Дина Кузьминична, за все. Не поминайте лихом, как говорится.

К концу непродолжительного на Севере лета уполномоченный Камчатского губревкома достиг селения Ванкарем. С ним было пятеро вооруженных чукчей, включая Элетегина, Тымкара и Тыкоса. От усталости Кочнева слегка пошатывало. Глаза воспалились, лицо обветрило, загорело, на губах выступила лихорадка.

«Что за люди?» — думали чукчи, выглядывая из яранг.

Среди местных жилищ ревкомовцы еще издали заметили европейский домик, сросшийся с ярангой. Своей странной формой он напоминал головастика. Неподалеку от него стоял большой склад, весь обитый оцинкованным железом.

Оставив спутников около склада, Иван Лукьянович вошел в наружную часть шатра-головастика, подал голос. Никто не откликнулся. Тогда он вполз в жилое помещение, но и там никого не оказалось.

Кочнев огляделся, устало сбросил вещевой мешок, и тут же одна из закопченных стен полога неожиданно разверзлась, заставив Ивана Лукьяновича вздрогнуть. Рука потянулась к карману…

На пороге открытой двери стоял невысокий обрюзгший мужчина в куртке и штанах из тюленьих шкур. Сапоги, сорочка, покрой куртки и цвет щетины на лице выдавали в нем чужеземца.

— Здравствуйте! — по-русски поздоровался Кочнев.

Джонсон удивленно склонил набок голову, подставляя ухо навстречу непонятным звукам.

— Вы не русский? — уже по-английски спросил его уполномоченный губревкома.

Услышав английскую речь, Джонсон просиял: «Мой бог! А я уже подумал — не большевик ли явился…»