Александра Гальбина - Каменный пояс, 1989

А ведь я ее видела раньше в отделении. Помню, муж к ней приходил, и они сидели, обнявшись, и молчали… долго-долго…

И, страшно сказать, я позавидовала ей, мертвой Светлане, что был у нее такой друг, с которым можно было в горести вот так молчать, обнявшись, об одном, пусть горьком и страшном…

Мама трехлетней Танюшки Лена подходит к нам, садится на раскладушку к Нине, гладит ее по волосам:

— Поплачь, поплачь, легче будет, — шепчет она.

— Ты же знаешь, — слышу я сквозь рыдания голос Нины, — мы с ней дружили, я была с ней до конца, за руку ее держала, она просила… она мне говорила: «Что же это, Нина, мне сделали пункцию, и вот я погибаю!..»

— Что же делать, Ниночка, это уж такая болезнь, кому как повезет. Когда у Танюшки поставили диагноз: рак брюшной полости — повезли ее сюда, в хирургию, там глянули — не операбельна. Ты бы ее видела тогда — живот огромный, сказали: три дня жить осталось… Я на балкон выйду, выревусь, потом к ней. Она глазки откроет, скажет: мама, не плакай… Кира Сергеевна нас к себе забрала. После первого же укола все рассосалось.

И, слушая тихий голос Лены, я спрашиваю себя: если было что-то в жизни Веры и Светланы, за что им суждено было страдать, то за что страдают эти дети? Кому нужны их муки, их смерти? В чем их грех?

Нет греха, нет! Тогда почему?..

И в эту ночь я поклялась, что узнаю, в чем здесь дело, почему умирают эти дети, эти красивые женщины. Я не хочу, чтобы они умирали!

Как только наступило утро, я решила уйти. И не только потому, что здесь тяжело и лечение тяжелое, и не только из-за смерти Светланы. Самое ужасное — это то, что я поняла: они безнаказаны — эти эскулапы. И пусть я буду читать медицинскую литературу, заниматься самолечением и, наконец, выражаясь словами достопочтимой Галины Ивановны, сдохну как собака — вашей вины в этом, уважаемые господа врачи, не будет, уж один-то грех я с вашей совести сниму, не знаю — много это или мало по здешним понятиям.

Вот почему я прощаюсь с Ниной, которая от чистого сердца желает мне добра и советует остаться. Я прощаюсь не только с ней, но и с самой больницей, с этим домом отверженных, в совершеннейшей надежде, что больше меня здесь не увидят.

И вот здесь, в дверях, я сталкиваюсь с ним, с Виктором Александровичем. Я его сразу узнала, хотя мы не виделись полгода, а он, возможно, и проскочил бы мимо, но я сказала:

— Здравствуйте, Виктор Александрович.

Его взгляд задержался на мне, сначала — удивленно, потом — смягчился. Он тоже узнал меня:

— Здравствуй… Сонечка?

— Да.

— Ты куда? Тебя выписали?

— Я сама себя выписала.

— Как это?.. Постой, ты что, плачешь? Ну-ка пойдем со мной, я ведь теперь здесь работаю…

«Сегодня некоторая часть критически настроенной интеллигенции задается вопросом: стоит ли бороться за жизнь, которую ценой больших усилий может даровать больному врач, того, чтобы жить в нашем мрачном обществе? Мой опыт показал, что больные раком не спрашивают себя, как они будут жить, а могу ли я дать им надежду на жизнь!»

И я снова возвращаюсь в ненавистное мне здание, иду за ним по первому этажу поликлиники, вхожу в один из кабинетов.

— Садись, рассказывай.

Что я могу рассказать, господи, что?.. Я сажусь на стул и начинаю плакать. Я вдруг понимаю, что я страшно устала за эту ночь, изнервничалась, что я испугана. Я что-то говорю, наверное, пытаюсь объяснить, рассказать. Он сидит напротив. У него такое хорошее, печальное лицо. Потом он поднимается, кладет мне на плечо руку:

— Ну хорошо, успокойся, мы что-нибудь придумаем.

— Я не вернусь больше сюда, — твержу я, — здесь как на войне: ты идешь, а вокруг трупы падают, а я… я не военный человек, я — пацифист, и я не могу…

— Успокойся, — повторяет он снова, — тебе нужно взять себя в руки. Сейчас придет Рита, чай поставим…

— Какой чай?! Я пойду.

— Конечно, пойдешь, но сначала чай… А вот и Рита.

Входит медсестра. Он нас знакомит. Рита говорит, что есть больные.

— Что ж, чай переносится на завтра. Придешь завтра? Ты говорила, что Владимир Иванович обещал тебе лекарства?

— Да… Не знаю…

— Возьмешь лекарства, потом к нам, а мы решим, что с тобой делать, как тебе помочь. Все поняла?

— Да, — я поднимаюсь, чтобы уходить, но что-то удерживает меня, — Виктор Александрович, а может, не нужно все это? Может, хватит мне лечиться?

— Надо! — сказал, как отрезал. — Нужно закончить лечение. А то это все равно, что сделать операцию, а швы не наложить. Ты мне веришь?