Виль Липатов: Анискин и Ботичелли. Киноповесть

– Я этих старух богомолок видеть не могу! – гневно воскликнула попадья. – Вы можете себе это представить, Федор Иванович? Брр!

Отец Владимир мягко улыбнулся.

– Жена, как и полагается женщине, слишком резка в оценках, – сказал он. – Но ее гнев и почву реальную имеет. Здешние старухи богомолки с присущими сибирскому характеру прямолинейностью и решительностью правовернее самого господа бога.

– Да, да! – вскричала попадья. – Они все против нас… Вы ведь знаете, Федор Иванович, что Володя работал в Ромске. Ах, какая это была жизнь! – Она сладостно зажмурилась. – Ах, какая это была жизнь! После службы Володя приходил домой, мы переодевались и шли, куда хотели. Понимаете, Федор Иванович, в большом городе нас никто не знал! Мы ходили в театр, в кино, даже на бега. Я так счастливо играла! Я однажды выиграла сто рублей, вы представляете, Федор Иванович! Но Володю перевели из Ромска. Отец благочинный застал его вместе со мной в ресторане…

– Было такое дело! – добродушно согласился отец Владимир.

Попадья гневно взмахнула сжатыми кулачками:

– Представляете, он топал на Володю ногами! А я вот до сих пор спрашиваю: почему сам благочинный оказался в ресторане?

Попадья вскочила, пробежала на стройных ножках по ковру, всплеснула руками. Отец Владимир мягко и любяще посмотрел на нее.

– Успокойся, Лариса, – тихо сказал он. – Бытие наше есть печально и бессмысленно, однако выхода не вижу… Не вижу выхода…

Отец Владимир немного помолчал, затем встрепенулся.

– Ради бога, простите нас, Федор Иванович, ради бога, простите! Совсем мы вас заморочили…

Попадья враз повеселела.

– Давайте обедать! – воскликнула она.

Анискин сидел неподвижно, с непонятной улыбкой на лице, но спокойный, мягкий, почти сочувствующий. Сам себе согласно кивнув, он неторопливо посмотрел на часы, поднялся.

– Спасибо, Лариса Дмитриевна! – мягко поблагодарил он. – Спасибо и вам, Владимир Сергеевич, но… Дела, дела, дела! – Анискин провел ребром ладони по горлу. – Вот по сию пору – дела! Да и кормленный я, хорошо кормленный… Так что еще раз сердечное спасибо! И – до свидания!

Уже сделав полшага к выходу, участковый бросил невольный взгляд на царские яства и незаметно для попа и попадьи проглотил слюну.

Солнце спускалось к розовеющей излучине Оби, все кругом тоже порозовело, расширилось; длинные и прозрачные лучи пронизывали деревню тонкими веселыми всполохами, купались на дороге в тяжелой, как свинец, пыли. Уже возвращались с пастбища сытые коровы, благодушно пощелкивал бич, и было все-таки так тихо, светло и мягко, как бывает только вечером на берегу Оби.

Участковый Анискин медленно поднимался на крыльцо малюсенького, дряхлого, покосившегося дома. На завалинке росла дикая трава, крыша провалилась, на крыльце не хватало двух ступенек. Войдя в сени, он остановился, прислушался. Доносился из-за тонких, перекошенных, щелястых дверей пьяный гомон, крик и пение. Анискин постучал, не дождавшись ответа, открыл двери.

– Здорово бывали! – весело произнес Анискин.

За нестроганым деревянным столом, расшатанным и тоже покосившимся, сидела пьяная и буйная компания – двое мужчин, две женщины и хозяин дома, фигура колоритная и необычная. Бородатый, широкий, толстощекий – вот что представлял собой хозяин старого дома, поп-расстрига Васька Неганов. Он был, естественно, пьянее всех, одет был в обноски не то рясы, не то поддевки, а на плечах переливались золотым шитьем остатки ризы. Увидев пришедшего, поп-расстрига во все горло заорал:

– Здорово, Федька! Садись, пей, веселись… Ежели откажешься, шагай отседова!… У меня на тебя – зуб! Лидка, усаживай милицию!

Анискин медленно прошел по комнате, сел на деревянную лавку, что стояла возле стены, строго огляделся. Самым диковинным в комнате было вот что… Все стены дома напрочь, то есть почти без просветов, были заклеены винными и водочными этикетками, а из угла в угол комнаты, перекрещиваясь, в разных направлениях, наподобие бельевых веревок тянулись гирлянды из жестяных бутылочных пробок. Они звенели всякий раз, когда кто-нибудь делал резкое движение или просто шел по комнате.

– Федька, садись за стол! – заорал Васька Неганов. – Садись, говорят, я поп-расстрига, тебе со мной пить можно, я не опасный… Ну, кому говорят, садись! Или мы с тобой не выросли вместе? Или мы с тобой огурцы с огородов пацанами не воровали? Или ты меня в колотовкинской бане не запирал?

Анискин медленно расстегнул китель, трижды шумно вздохнул и выдохнул – душно, жарко, прокурено, проспиртовано было в комнате.