Виль Липатов: Анискин и Ботичелли. Киноповесть

Постучали.

На мягкой полке лежал человек без парика и грима. Интеллигентный, высоколобый, ясноглазый. Поднялся, галантно поклонился, поправил джинсы.

– Чем обязан, дорогие товарищи?

Первым вошел Качушин.

– Вы арестованы, гражданин Тупицын Егор Валентинович!

Пассажир ничего не понял.

– Вы ошиблись каютой… Здесь двенадцать «а», вам же, думаю, нужна просто двенадцать…

– Документы!

– А что?… Глобальная проверка пассажиров?

Качушин открыл, прочел:

– Молдавский Глеб Глебович, место работы… место работы… Штамп поисковой нефтяной партии… Место рождения? Калининград! Проживание? Ленинград…

Анискин тронул Качушина за плечо.

– Пароход надо отпускать, Игорь Владимирович! Это же «шабашник» Молочков, только без краски на лице и буднего парика… Вот! На правой руке – родинка! Три пальца тонкие, сухие – это оттого, что кисть держит… Он же – художник… Здрасте, гражданин Боттичелли!

В кабинете Анискина продолжался допрос. Качушин – за столом, участковый – на подоконнике, допрашиваемый – на табурете, в центре комнаты.

– Вы? – спросил Качушин, неторопливо вынимая из стола большую фотографию. – Опознайте себя, гражданин Молдавский Глеб Глебович, он же Молочков Евгений Александрович, он же Тупицын Егор Валентинович, он же Боттичелли!

Допрашиваемый посмотрел. На фото – тайник, суковатая палка, человек в парике, гриме. Он улыбнулся, пожал плечами.

– Ну что вы? Никогда не встречал!

Качушин опять порылся в столе.

– Ретушер снял с фотографии парик, грим, очки… Вы?

Допрашиваемый посмотрел на фото – был снят «шабашник» Молочков.

– Смешно, ей-же-ей… Не я!

Анискин с подоконника сказал:

– Это Молочков Евгений Александрович.

Качушин вынул очередную фотографию.

– С фото Молочкова Евгения Александровича ретушер снял парик, грим, накладные ресницы… Вы?

Допрашиваемый посмотрел – был изображен никому не известный человек.

– Ну что вы, товарищи!

Качушин повернулся к участковому:

– Федор Иванович!

Участковый подошел к допрашиваемому, наклонился:

– Снимите парик! Прошу от всего сердца…

Помедлив, допрашиваемый снял парик.

– Я! – сказал он.

Последняя фотография и допрашиваемый изображали одно и то же лицо.

– Тупицын Егор Валентинович, – сказал Качушин. – Москва, Лошадная, семнадцать, квартира сто пять… Так? Федор Иванович, ваше слово…

Участковый, продолжая сидеть на подоконнике, неторопливо показал четыре пальца:

– Их, которые длинные-то, четверо было… Ну, Юрия Буровских я сразу в сторону! Когда ему иконы воровать, ежели он включился в соревнованье с завклубом насчет продавщицы Дуськи. Завклубом с Буровских с нее все лето глаз не сводят, за ней, как нитка за иголкой… Матроса Григорьева тоже долой! Он – баранаковский, Макара Григорьева сын, а у Макара отец и дед – каторжники. Богохульники! Ни в бога, ни в черта… Прадед-то барину красного петуха пустил и в Сибирь – шасть!… Сидорова? Его я и на замет не брал. Дурак, большой дурак. Остается кто? Мо-лоч-ков!

Художник Тупицын улыбнулся, изысканно поклонился участковому.

– Как я на вас, гражданин Тупицын, вышел? Во-первых сказать, кримпленом не спекулировали, во-вторых обрисовать, глаз у вас зоркий, как у утки, все примечает, одно слово – художник. В-третьих, в церкви ни разу не был… Вот! Я на вас на второй день вышел…

– За неверие и скепсис расплачиваюсь! – сказал Тупицын. – Много слышал о вас, Федор Иванович, но не поверил! Думал, гипербола, стремление деревни к легенде и метафоре… Сам виноват!

Отец Владимир стоял возле второго окна, отнеся далеко от глаз икону «Святой Георгий Победоносец», смотрел на нее, как на… икону. Тупицын смотрел тоже, и тоже как на икону. Он прощался взглядом с бесценным сокровищем.

– Мне, что ли… это… посмотреть, – сказал Анискин, спускаясь с подоконника. – Одним глазом, а?

– Посмотрим, посмотрим! – обрадовался Качушин.

Они долго-долго смотрели на Георгия Победоносца.

– Он! – сказал участковый. – Емелька Пугач! Ежели ретушер сделает бороду – во! Пустит на лоб волос, бровь вздымет – Емелька Пугач!

Отец Владимир изысканно улыбнулся.

– Не знаю, смею ли молвить, но… Федор Иванович, у Победоносца – ваши глаза… Простите великодушно!

В тишине Анискин и Качушин вернулись на прежние места, сев, онемели. Через секунду-другую участковый обратился к отцу Владимиру с нежной и хитрой улыбкой:

– Вот чего я понять не могу, гражданин поп, так как это вот он, Тупицын, за один раз мог вынести двадцать три иконы? Это как так, гражданин поп и Тупицын?