Регина Эзера - Невидимый огонь

Она судорожно вздыхает, как после долгих рыданий, и заходит в дом.

Едва скрипнула дверь, Аврора слышит — кто-то пришел. Лелде? Или Аскольд? Машина как будто не подъезжала. Значит, наверное, Лелде. Давно уж пора. Из передней доносятся легкие шаги и мягкий скрип сапожек, звякает о крючок вешалка. Конечно, Лелде: Аскольд ходит совсем по-другому, шумно, стремительно, от избытка энергии и нервного нетерпения все у него в руках стучит, звенит и гремит. Аврора отворяет дверь — в сумраке передней маячит фигура дочери.

— Ты?

— Я, — отзывается Лелде.

— Что света не зажигаешь?

— Мне и так видно.

Но Аврора протягивает руку, включает.

От Лелде веет морозной свежестью, и прядки волос по обе стороны лица еще в белом инее.

— Чего так поздно?

Но Лелде, глубоко дыша, молча стаскивает сапоги, и иней на ее волосах тает быстро, почти видимо для глаз.

— У тебя же сегодня шесть уроков, — продолжает Аврора, привычно, как и полагается учительнице, запомнив, во сколько у Лелде кончаются уроки. — Или потом собрание было?

— Нет.

Лелде влезает в шлепанцы.

— Так ты должна была приехать предыдущим автобусом.

— Я и приехала. Только прошлась немного.

— Иди мой руки и садись есть.

Лелде идет на кухню впереди. Они обе почти одного роста, только дочь тонкая, стройная, и рядом с этой естественной хрупкостью Аврора, как всегда, особенно остро чувствует свою тяжеловесность и неуклюжесть.

— Прошлась… — вспомнив, удивляется она. — В такой мороз? Неужто тебе не было холодно? — При одной мысли о морозе она вздрагивает.

— Красиво так. Все в снегу.

«Да, — думает Аврора, — намело, будь оно неладно. Чистишь, чистишь — руки отваливаются. А я и не заметила: красиво ли, не красиво…»

Почти машинально она поворачивается к окну, но вид на двор скрывают отчасти занавеска, отчасти потное стекло, и разглядеть толком ничего не удается, лишь ветви яблони — как толстые корявые крючья, нарисованные прямо на стекле.

— Где же ты гуляла?

— Нигде, так просто.

— Так просто… — с невольной жалостью к себе повторяет Аврора. «А я? А у меня?.. Разве у меня есть время пройтись так? Не в школу, или в магазин, или еще куда, а «так просто»? Без цели, не по делу — для своего удовольствия? Где уж! Стопки непроверенных тетрадей. Полная корзина грязного белья. Третий день некогда сварить чего-нибудь свеженького. Опять щи. Они, правда, и разогретые вкуса не теряют, а все же…»

Лелде садится за стол. Налив ей и себе уже приевшихся щей, Аврора устраивается напротив. Третий стул свободен. Аскольд еще не вернулся из Раудавы.

— Отец поехал в районо, — говорит Аврора, заметив, что дочь бросила взгляд на стул. — Ну, ешь! Что ты не ешь?.. Одна ходила?

— Нет. — Лелде берется за ложку. — С Айгаром.

— Перконом?

— Да.

«С Перконом, — вновь задумывается Аврора, невольно примериваясь к Айгару женским взглядом. — Хоть бы еще видный был парень! А то… веснушки… шея как у ощипанного цыпленка. И успеваемость не очень-то», — размышляет она с неудовольствием, теперь уже как педагог: с пятого по восьмой класс она вела у них математику и немало помучилась с Айгаром Перконом, в особенности по алгебре.

— Как у него сейчас с алгеброй? — любопытствует она, хотя, строго говоря, ее это больше совсем не трогает: когда-то был ее учеником, а теперь не ее. — Двойки есть?

— В табеле нет, — коротко отвечает Лелде.

Аврора морщится — еще бы! Само собой, в табеле нету. В конце четверти кое-как, с божьей помощью натягивают. Так же, как раньше.

Они молча пребывают каждая в своем мире.

— О чем ты задумалась? — наконец спохватывается Аврора, заметив, что Лелде по-прежнему смотрит на стул Аскольда, как если б отец там сидел, невидимый, сидел и наблюдал, как они едят, что говорят, сидел и следил за каждым их движением, прислушивался к каждому сказанному слову. Дочь думает об Аскольде. Но что именно, как? Со злом или со стыдом, с упрямством или с тайным желанием помириться? Что сейчас думает Лелде, глядя на пустующее место?

Представить себе это Аврора не может, даже примерно. Лицо дочери не выражает ни гнева или упрямства, ни сожаления или обиды, ни одного из тех чувств, которые были бы естественны и логичны после вчерашней ссоры, а значит — в какой-то мере понятны. Во взгляде скорее сосредоточенность, напряжение, и обращен он в себя, вовнутрь, как будто Лелде старается вспомнить что-то важное, существенное и очень нужное, но это ей никак не удается. То, что она силится восстановить в памяти, наверняка связано с отцом, Аскольдом. Но что? Что оно такое, это существенное, значительное в мире Лелде, который, как полагала Аврора, для нее открытая книга? Она носила дочь под сердцем, родила и воспитала, она знает, что Лелде нравится и что нет, что она ест и чего не ест, какой предмет ей дается и какой нет, она знает, что иной раз Лелде разговаривает во сне и не может похвастать музыкальным слухом, что у нее идеальные, безупречные зубы, а плечи после перелома ключицы одно чуть выше другого, она знает, какой у дочери вес и даже состав крови, процент гемоглобина и количество лейкоцитов, она знает все и не знает ничего и стоит словно перед запертыми воротами, сквозь которые виден свет, а что за ними, не разобрать — только смутная игра теней и светлых бликов.