Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

На западе стояла темнолиловая пухлая туча, от нее непроглядной стеной опустился к земле дождь. Гремел гром, очень мирный и мягкий по сравнению с недавно отзвучавшей орудийной канонадой. Пресный запах ржаной соломы стоял над полем — запах жатвы…

— Иван, дывысь, — сказал Микола Хижняк, показывая вперед на убогую с виду деревушку с островерхой башенкой костела. — Вот эта она самая, мабуть, Польша и есть.

— Братья славяне, Польша! — весело понеслось по рядам бойцов.

Иван Дудников задумчиво смотрел вперед.

— Ежели то Польша, то где-то здесь, стало быть, и наша граница, — пояснил он.

Откуда-то, словно из-под земли, выросла тонкая и гибкая фигура Арзуманяна, а рядом с ней — приземистая и плотная — теперь уже майора Гармаша. Лица командиров отражали предельное возбуждение и нетерпение.

Гармаш и Арзуманян присели в окопчик, взглянули на карту. Затем Гармаш высунулся из окопа, вынул из кожаного чехла бинокль, посмотрел вперед, по сторонам, опустив бинокль, крикнул:

— Граница! Вон она, товарищи!

И все устремили взгляды туда, где по самому взгорью вилась старая наезженная дорога. Вдоль дороги, как бы охраняя ее, выстроились крытые черепицей домики.

— Граница! Граница! — понеслось по рядам бойцов.

— Где? Где? Не вижу.

— Да вон она! Ты что думаешь: тут забор какой стоит, что ли? Граница — она линия, вот и все… — пояснил старый пограничник Дудников. — Знаки по ней были, заставы, а теперь их нету. Немцы, стало быть, поснимали…

— Братцы! Салют давайте! Салют! Освободили белорусскую землицу-матушку! — растроганно сказал кто-то. — Товарищ гвардии майор, разрешите?

— Другие уже давно эту границу перешагнули, а мы припозднились. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Гармаш снял каску, глубоко, словно много потрудившись, вздохнул.

— Подготовиться к салюту, — взволнованно сверкая ввалившимися, обведенными пыльной каемкой глазами, приказал он. — Три залпа из всех видов оружия! Огонь! Пли!

Веселый, раскатистый залп из винтовок, автоматов, бронебойных ружей прокатился над полем.

Всюду разносились голоса веселого оживления. Кто-то запел:

— Теперь вперед! Другие царства-государства подневольные освобождать.

— Только бы не уползла гадина…

— Не уползет. В Берлине достанем…

Надвинулась грозовая туча, закрыла солнце, полил теплый, густой дождь. Блеснула молния. Ударил гром. И еще сильнее запахло жнивьем, обмолоченным зерном, хотя вокруг никаких токов не было и выстилалась только выбитая танковыми гусеницами, высохшая, перезрелая рожь.

— Микола! Микола! — укрываясь от дождя под плащ-палатку, говорил Иван Дудников. — Помнишь, как мы на границе стояли с тобой, а? Как будто вчера это было.

— Не тут это. И не похоже, — усомнился Микола.

— Верно. Не тут. Но не все ли равно? А только опять мы сюда пришли, Микола!

Несмотря на ливший как из многих тысяч желобов ливень, батальону было приказано подтянуться и вновь идти вперед. Нельзя было отрываться от ускользающего противника ни на шаг, и бойцы, отряхиваясь, рысью побежали прямо через поле к польскому селу — по ту сторону границы… Зашлепали по грязи солдатские сапоги. Но все забыли об усталости, бежали с удвоенным упорством.

Иван Дудников и Микола несли в руках свою верную бронебойку, сопровождая пехоту, готовые каждую минуту помочь ей при столкновении с танками, а где понадобится, то и приглушить пулеметную точку.

С окраины села густо забил пулемет.

— Ложись! — раздалась команда.

— Где он? Откуда бьет? — запыхавшись, спросил Дудников.

— Кажись, из того будынку, из подвала, — ответил зоркий Микола. Откуда-то сзади захлопали минометы. Стальные с зубчатым оперением груши полетели через головы бойцов, падая и взрываясь у стен крытых черепицей халуп.

— Давай обойму, ефрейтор! — прилаживая за бугорком противотанковое ружье, крикнул Дудников. — Я его сейчас подсеку. Ну-ка, душегуб, получай!

Дудников тщательно прицелился, ударил. С басовитым свистом пошла вперед бронебойная пуля. Дудников выстрелил три раза подряд. Сквозь нечастую сетку затихавшего дождя было заметно, как вокруг низкого оконца подвала закурилась известковая пыль.

Пулемет продолжал стрелять.

— Воевать за границей, оказывается, не легче, — сердито заключил Дудников. — Ну-ка, подползем ближе.

Ружье было тяжелым Дудников и Микола тащили его вдвоем, как длинную кочергу: один — за дуло, другой — за цевьё. Мины вокруг них раз за разом ковыряли землю. Облепленные грязью, потные, обозленные, усталые, они подбирались к доту все ближе. Снова залегли у бугорка, и Дудников стал стрелять по амбразуре дота. Пулемет наконец замолчал.