Иван Дроздов - Радуга просится в дом

Старик гладил Сергея по голове, смеялся.

Катю разбудил телефонный звонок, раздавшийся; в дальней комнате. В утренней тишине хрипло заговорил Вадим Петрович:

— Ты, Николас?.. Доброе утро. Да… хорошо. Кто обошел нас? Аниканов?.. Устроил рукопись пройдохе Коврину. Черт с ним!.. Посылай скорее жену, да хорошо проконсультируй. Пусть Лидия Никаноровна шепнет своему благоверному. Коврина надо забодать. Завтра редакционный совет — там главред отведет кандидатуру Коврина. Да смотри, чтоб умело. Не знает, мол, языка, неопытен. А пару человек из редсовета настрой на мою фамилию. Пусть один предложит, другой поддержит. Да без нажима, мягче.

Кате было ясно, что Вадим Петрович хочет получить для перевода рукопись украинского писателя. Коврин сумел перехватить работу, но Вадим Петрович не дремлет. Он посылает жену своего приятеля Николаса к какой-то Лидии Никаноровне. При ее содействии надеется отстранить Коврина. Одно только оставалось непонятным: зачем Вадим Петрович так настойчиво домогается рукописи? Катя тоже берет на перепечатку рукописи, но, если какую-то новую повесть отдадут другой машинистке, а не ей, — она сокрушаться не станет. Беда невелика, будет другая работа.

Завтракали наскоро. Вадим Петрович торопился. Майя звонила в таксомоторный парк, вызывала для отца машину, а Зинаида Николаевна вкладывала в желтую папку какие-то книги, листы. Все было отлажено в этой небольшой семье, как в иной футбольной команде: все работали на результативного игрока, были подчинены его воле. Только Сергей лежал у балкона особняком. В одной руке он держал свежую газет, другую лениво протягивал к тарелке с оладьями, стоявшей у него на животе.

Машина подъехала к подъезду. Вадим Петрович с женой вышли. И как только дверь захлопнулась за ними, Майя вспрыгнула коленками на стул, заговорщицки подмигнула Кате, Сергею:

— Кутнем, братцы!..

Вытащила из серванта закуску, бутылку вина.

— За институт!.. — сказала Майя.

— Не будешь ты учиться, — буркнул брат. — Сбежишь.

— Буду, Сергей. Все равно некуда деваться. Отец меня разлюбил, мать дуется… И вообще! — Майя махнула рукой. — В этой обители нет для меня угла.

Она окинула взглядом комнату, грустно добавила:

— А жаль. Трудно отвыкать от родного гнездышка.

Катя не знает «родного гнездышка», ее родители рано умерли, воспитывалась она у тети. Тетин дом и сейчас остался для нее родным. Тетя даже Катину кровать не трогает. Отрешенность же Майи показалась ей странной. В доме родителей нет угла для дочери! Такое не укладывалось в сознании Кати. Правда, Майя — дитя необычное, но дочь есть дочь. Как же можно отказать ей в приюте?..

Между тем вино сделало свое дело: Майя опьянела. Она обняла Катю, толкнула ногой дверь внутренней комнаты со словами: «Папахен не любит пускать чужаков в свою обитель. Сергей! Покажем Катрин фамильную галерею?»

Девушки прошли в комнату, часть которой Катя уже видела. Здесь стоял большой зеленый диван со спинкой посредине. Спинка разделяла диван на две части, делая из него два ложа. Перед диваном лежала громадная шкура белого медведя. Две стены были заставлены книжными шкафами. Книг много, как в библиотеке. В углу, там, где шкафы соединялись, стоял сердцевидный журнальный столик и возле него два кресла.

— Книги — мура! Вот сокровище!..

Майя дернула за край бархатной занавески, и Кате открылась стена, наполовину завешанная картинами, а наполовину заставленная шкафами, в которых за стеклом громоздились дивные вещи. Тут была коллекция фарфора и серебра. Что там человечки, слоники и носороги, обитающие на серванте в комнате Сергея!.. Все они не стоят одной фарфоровой нерпы, лежащей здесь на самой высокой полке. Обитательница северных морей подняла кверху мордочку и нюхает воздух: нет ли поблизости врагов? Рядом с ней лежит ослепительно белый детеныш. А дальше — статуэтки, вазы, кубки…

— Что присохла к этим жалким безделушкам! — потянула за руку Майя. — Смотри картины. Вот! Две стены с пола до потолка завешаны картинами. Картины хорошие, видно, дорогие, но такого впечатления, как серебро и фарфор, они на Катю не производили. Девушка осматривала их бегло, клонилась в ту сторону, где стояли шкафы с диковинными вещами. Когда же подошла к ним снова, Майя прижалась к ее плечу, дружески проговорила:

— Эх ты, деревня!.. Не понимаешь настоящих ценностей. За всю эту полку… — вот видишь, сколько тут серебряных безделушек? — можно получить двадцать пять тысяч рублей старыми деньгами, а вон та картина… ночь, море. У перильца силуэт девушки — за нее одну пятьдесят тысяч дадут.