Евгений Дубровин: Дивные пещеры

– Нет, я не пил. Я читал «Королеву Марго».

– Почему же ты не пил? – спросил толстяк невинно.

– Я вообще почти не пью, – сказал Минаков и, не зная зачем, добавил: – Из принципиальных соображений.

– Из принципиальных соображений?

– Да.

– Какие же это соображения?

Комиссия придвинулась к Минакову. Разговор становился все серьезнее.

– Алкоголь разрушает печень.

– Кто тебе сказал?

– Так это же в «Анатомии» написано.

Минаков понимал, что ему давно надо было замолчать, но он не мог остановиться.

– И поэтому ты не пьешь?

– Да.

– Совсем?

– Очень мало.

– Очень мало?

– Совсем мало.

Разговор зашел в тупик. Говорить вроде бы было не о чем, но они не уходили. Костя их понимал. Они долго собирались провести в общежитии неожиданную проверку, договаривались, созванивались, наконец приехали, а в общежитии никого нет – все уже успели удрать на море. Никаких ЧП, никаких нарушений. Что писать в отчете? И вдруг из умывальника вылазит заспанный, явно подозрительный тип. Про него вполне можно написать абзац в отчете: «Пьянствовал всю ночь, допоздна проспал, нарушал режим. В довершение всего нагло себя вел».

– Значит, совсем-совсем мало?

– Да.

– А если мы сейчас тебя на экспертизу?

– Экспертиза покажет кровь стерильной чистоты, может быть, только с примесями чеснока. Вчера я ел чеснок, – сам не зная для чего, сострил Костя.

Это им совсем не понравилось. Но ведь за остроты не наказывают.

– Ладно, иди, – буркнул Гусиная шея.

– На экспертизу? – не понял Минаков.

Комиссия хмуро отвернулась от Минакова. Костя уже думал, что пронесло, но им все-таки, видно, очень не хотелось расставаться со строптивым абитуриентом. Они все еще тянули время, прикидывая, к чему бы придраться.

И вдруг они нашли.

– Кран! Он не завернул кран! – раздался возглас.

– Где? – спросил Гусиная шея радостным голосом.

– Вон!

В дальнем конце умывальника действительно из плохо закрытого крана бежала вода.

– Ты почему не выключил воду? – в голосе Гусиной шеи слышалось плохо скрытое торжество.

– Свой я завернул. Это не мой кран, – ответил Костя спокойно, хотя понимал, что уже все для него кончено.

– А чей же это кран? – спросил Гусиная шея.

Это, конечно, дурацкий вопрос, но теперь было все равно, кто что говорит, и Костя пожал плечами.

– Не знаю.

– Это твой кран!

– Нет, не мой.

– Твой!

– Не мой.

Собеседники помолчали. Гусиная шея тяжело дышал. Затылок его постепенно наливался кровью.

– Твой!

– Не мой.

– Твой!

– Свой я завернул.

Опять помолчали.

– Можно снять отпечатки пальцев, – сказал Минаков.

Это комиссию немного смутило.

– Ну хорошо, – переменил тон Гусиная шея. – Допустим, что это не твой кран, Но почему ты, уходя, не завернул его?

– Не видел.

– Не видел?

– Не видел.

– Так уж и не видел?

– Так уж и не видел?

– Совсем не видел?

– Совсем не видел.

– Ты глухонемой?

– Нет. Не глухонемой.

– Не глухонемой?

– Нет. Как же я бы с вами тогда разговаривал?

Разговор опять иссяк. Все тяжело дышали. Наконец Гусиная шея что-то сообразил.

– Почему ты, уходя, не проверил все краны?

– Зачем мне их проверять? – удивился Костя.

– Как будущий инженер.

– Как будущий инженер?

– Ну да. Что за инженер из тебя получится, если ты халатно относишься к технике?

Теперь и дурак сообразил бы, что Гусиная шея все-таки поставил Косте ловушку.

– Но ведь я… – начал Минаков и понял, что продолжать бесполезно.

– Может ли халатный человек, не ценящий народное достояние, безразличный ко всему, что вокруг него делается, стать хорошим инженером? – спросил Гусиная шея, ни к кому в частности не обращаясь, риторически.

– Нет, – хором ответила комиссия.

– Фамилия? – спросил Гусиная шея.

У Кости оставался последний шанс. Еще можно было выпутаться из этой дурацкой истории, назвав какую-нибудь вымышленную фамилию.

Но Костя, сам не зная почему, сказал:

– Минаков моя фамилия…

На следующий день он уезжал из гриновского города. Дул горячий соленый ветер, плескалось зеленое море, летели красные катера, с голубого самолета прыгали на белых парашютах смелые люди, в светлой аудитории шли практические занятия по разделыванию окорока.

«Проклятый характер… неумный, вздорный… Зачем было связываться с комиссией? – думал Минаков, со слезами на глазах глядя из окна вагона на качающиеся под ветром пирамидальные тополя. – Пропал год… Целый год пропал из-за чепухи… Можно было назвать другую фамилию…»