Евгений Дубровин - Ласточка с дождем на крыльях

– Я Сафонов.

И в приемной почему-то сразу устанавливалась тишина, даже смолкали телефоны, во всяком случае они как бы доносились из другой комнаты, а секретарша, кто бы она ни была – убеленная сединами мудрая старушка или молоденькая, издерганная личной жизнью девчонка, говорила в телефоны: «Одну минуточку» – и поднимала на Антона Юрьевича глаза. С полминуты они пристально смотрели друг на друга; секретарша с любопытством, хотя за свою секретарскую жизнь она насмотрелась всякого и ее ничем нельзя было удивить; Антон Юрьевич устало, мудро, словно знал про эту женщину все, даже самые сокровенные мысли.

Страж заветных ворот первой отводила глаза и нажимала клавишу на сложном аппарате, больше похожем на концертный рояль, чем на телефон, и говорила:

– Иван Иванович (или кто там еще), к вам Сафонов.

И столько в ее голосе было уважения, любопытства, почтительности, что глухой, словно из потустороннего мира, голос сразу же отвечал:

– Пусть заходит.

Антон Юрьевич никогда первым не начинал разговор. Он сидел и молча смотрел на начальника до тех пор, пока тот не начинал слегка нервничать.

– Что-нибудь случилось? – спрашивал начальник.

– Да нет, ничего особого не случилось, – отвечал Сафонов. Отвечал таким тоном, словно все, что ни случится в этом мире, – мелочь, ерунда по сравнению с вечностью.

– Тогда чем обязан…

– Лифт вот у вас старомодный, – не слушая собеседника, произносил Сафонов. – Наверно, образца пятьдесят шестого года?

Начальник смущенно пожимал плечами. Чего угодно ожидал услышать он от собеседника, кроме сетования по поводу устаревшего лифта.

– А какие сейчас новые? – машинально спрашивал начальник.

Антон Юрьевич оживлялся. О лифтах он знал все. Историю происхождения, курьезные случаи из истории, новейшие образцы почти во всех странах мира. Но самое главное – он имел собственную точку зрения на то, каким должен быть лифт. Эта точка зрения диаметрально расходилась с точкой зрения корифеев лифтостроения.

Лифт должен быть быстроходным, почти реактивным, вместительным, как аэробус, говорил Сафонов, и привозить посетителей учреждения сразу на крышу здания. Крыша здания учреждения – это вовсе не та крыша, какая существует сейчас – с нелепыми чердаками, трубами, котами. Крыша учреждения – это огромное светлое сооружение с плавательным бассейном, спортивными снарядами, библиотекой, дискотекой, кафетерием, селекторной связью. Лифт-аэробус мгновенно доставляет на крышу-зал порцию посетителей.

Те, кто очень спешит, спускаются вниз по лестнице на нужный им этаж; те же, кто приехал заранее – а таких большинство, – идут к селекторам, записываются на прием и оставшееся до приема время приятно проводят на крыше-зале в зависимости от своих склонностей. Это не только ликвидирует нервный стресс у ждущих очереди в приемных многие часы, но и выгодно экономически: сократится количество лифтов; уменьшится размер приемных; бедный как крыса комендант здания получит доход от платных услуг на крыше.

Конечно, сначала Иван Иванович (или кто там) слушал разинув рот, потом сам незаметно втягивался в идею, развивая ее, дополняя. Бывало, что разговор перебрасывался на другие проблемы, на которые у Антона Юрьевича, конечно же, есть своя точка зрения; проходит много времени, заинтригованная секретарша, подстегиваемая волнующимися посетителями, приносит на подпись явно не срочные документы; и когда наконец Иван Иванович (или кто там) спохватывается, то разговор о проекте или какой-либо другой бумаге кажется настолько нелепым, ничтожным, пустяковым, что начальник небрежно подмахивает его и провожает Антона Юрьевича до приемной, а то и до устаревшего лифта и почтительно, благодарно жмет ему руку.

Конечно, не обязательно разговор начинался с лифта, лифт здесь фигурирует лишь так, для примера. Сафонов был хорошим психологом; он сразу по лицу, по манере поведения, по обстановке кабинета определял характер, склонности собеседника и затрагивал и развивал вопрос, который интересовал нужного ему человека, а поскольку таких вопросов, по которым Антон Юрьевич не имел собственного мнения, практически не существовало, то неизменно завязывался интересный живой разговор, венцом которого была заветная подпись на документе.

Конечно, бывали и проколы, обычно это случалось с равнодушными или глупыми людьми (кстати, даже с ними Антону Юрьевичу иногда удавалось найти общий язык), но проколов по сравнению с победами было так мало, что их можно было и не принимать в расчет вовсе.