Альберт Беляев - Капитан Усачев

«Во-во! — хохотнул Рябошапко. — За это ему и дали строгача по партийной линии. И правильно — не теряй политической бдительности. Пусть еще скажет спасибо своим дружкам в райкоме. Либералы, понимаешь, нашлись и там, пожалели, оставили все-таки в партии и на работе».

«А вы что же, хотели бы его совсем уничтожить? Он вам, видимо, сильно мешал?»

«А, да не в нем дело, — досадливо отмахнулся Рябошапко. — Надо смотреть в корень. Что значит руководить? Это во как — всех в кулаке! Чтоб трепетали! Чтоб страх чувствовали! Чтоб свой шесток каждый не забывал! — Рябошапко передохнул и криво усмехнулся: — Признаться, я сам промашку дал тогда. Не обговорил вовремя, до бюро то есть, с секретарями райкома, не настроил их как нужно, а они, понимаешь, уперлись на заседании и не дали мне свою линию провести, отстояли начальника. А у меня ведь и кандидатура своя была намечена на это место».

«Вон вы чего добивались! — вырвалось у меня. — А тоже — о принципах толкуете…»

Он кивнул.

«Давай, давай. Теперь все можно. Мне карьеризм приписали и много чего другого, когда из партии исключали и с работы снимали».

«И правильно сделали, — кивнул я. — Все-таки есть правда на свете, а?»

Он оскорбленно посмотрел на меня.

«Напрасно торопишься радоваться. Как бы осечка не вышла. Ты думаешь, с Рябошапкой все кончено? Подожди, нас еще позовут, мы еще нужны будем».

«Да нет, Рябошапко. Кончилось ваше время. И не ждите, таких, как вы, мы не позовем никогда».

«А ты-то тут при чем? — злобно взглянул на меня Рябошапко. — Думаешь, добился трех нашивок на рукав, так теперь начальником стал? Из грязи в князи выбился, да? Это про тебя, что ль, пишут в газете „верный слуга народа“?»

«Про меня. Ну и что?» — спокойно спросил я.

«А то. Слуга-то слугой, а за границу ведь не пускают? Визы не дают?.. Вот тебе и „слуга“».

Он торжествующе выплеснул еще одну рюмку в рот и закусил селедкой.

«Не дают, — подтвердил я. — Но что же из этого следует?»

«А то», — многозначительно кивнул Рябошапко.

«Успею еще и за границу наплаваться. Не все сразу делается».

Рябошапко тяжело засопел и закурил папиросу.

«Ну, ну, надейся, святая простота».

«Где же вы сейчас работаете?» — спросил я его.

Рябошапко раздраженно затушил папиросу.

«Нигде пока. Хотел в пароходство — не приняли. Там вроде тебя рассуждают. Но я и на лесоразработки не поеду, — вдруг погрозил он кому-то злобно пальцем. — Не поеду. Не дождетесь. Еще придете в ножки мне поклонитесь: пожалуйста, мол, на руководящую работу… У меня опыт… Я из-за принципов пострадал… — Он вдруг часто заморгал ресницами, и на глазах показались слезы. Он смахнул их пальцем и снова выпил рюмку водки. Потом помолчал и спросил: — Ну, а как, отца-то реабилитировали?»

«Нет пока. Но я жду».

«Жди, жди, — ехидно протянул Рябошапко. — Думаешь, им там, — он ткнул пальцем вверх, — только и заботы, что о твоем отце? Наплевать им на него. Он кем был? Рабочим? Ну, тем более. У них там теперь столько начальников больших ждут реабилитации, что не до простых смертных».

«Вам все мерещится прошлое, Рябошапко, да только теперь по-иному жизнь идет».

Рябошапко сидел и покорно кивал головой. И вдруг мне стало ясно, что он все равно ничего не поймет и до конца своих дней будет считать себя «пострадавшим за принципы», хотя на самом деле он был всегда подленьким, мелким, беспринципным человеком.

Я встал, расплатился за ужин и ушел из ресторана. Больше я его не встречал. Говорят, он уехал в другую область. Только, думаю я, не должны ему верить и там. Кончилось его время, кончилось навсегда.

Вскоре после этой встречи я получил документы о полной реабилитации отца. Указали и о том, что ссылка матери также была незаконной.

После двадцатого съезда КПСС я вступил в партию. Ну, дальше моя жизнь пошла по нормальному фарватеру: плавал, спокойно учился, получил диплом инженера-судоводителя, стал капитаном… Жаль только, с Наташей видеться редко приходится. Ох, редко. Но, видно, это участь всех моряков…

Я не заметил, сколько времени прошло с тех пор, как капитан Усачев начал свой рассказ. А сейчас было уже далеко за полночь. Давно уже умолкла музыка в городе, и все вокруг погрузилось в сон.

Временами в темноте балкона ярко вспыхивал огонек папироски, и тогда красноватым светом озарялось лицо Усачева, становились видны его прищуренные глаза, высокий лоб и треугольнички мелких морщинок, разбегавшихся от уголков глаз к вискам. Огонек папироски слабел, затем, словно падающая звезда, стремительно отлетал в сторону и пропадал. Проходило время, и красноватая точка опять проплывала вверх, вспыхивала ярким алым светом, и вновь из темноты выступало спокойное и сосредоточенное лицо капитана. Он курил, наслаждаясь покоем и тишиной и отдыхая от долгого рассказа.